Добро пожаловать, Гость!25 Ноя 2024, 13:46:50
Войдите или зарегистрируйтесь.
1 час 1 день 1 неделя 1 месяц Навсегда 

[POLINA]

  Да,Сергей!!!! Просто удивительное наблюдение!!!И правда,КАК иностранцу можно объснить такие вот метаморфозы? Сегодня сыну прочитала это..Смотрю,его это сначало тоже позабавило,а потом,вижу,призадумался...Спрашивает:"А правда,мам,ПОЧЕМУ так?".А я и не знаю,что ответить..Говорю:"Честно,сын,не знаю",а сама думаю:"Ну вот,нашла на свою задницу приключений"

[ДжоНик]

Спасибо,Вантала.Оч понравилось.
Так же иногда хочется ринуться в пропасть...но на тропку стрёмную-ни ноженькой.
Так и живём каждый сдерживая себя в силу возможностей..



— Лисёнок, — сказал лисёнок лисёнку, — ты помни, пожалуйста, что если тебе тяжело,плохо, грустно, страшно, если ты устал — ты просто протяни лапу. И я протяну тебе свою, где бы ты ни был, даже если там — другие звёзды или все ходят на головах. Потому что печаль одного лисёнка, разделенная на двух лисят — это ведь совсем не страшно. А когда тебя держит за лапу другая лапа — какая разница, что там ещё есть в мире? (с)

[ДжоНик]

Это история о паучке, который жил на балке под самой крышей старого амбара. Однажды он спустился на тоненькой ниточке на нижнюю перекладину и обнаружил, что там больше мух и их легче ловить. Он решил остаться жить на этой перекладине и сплел себе уютную паутинку. И вот, в один прекрасный день он вдруг заметил ниточку, уходящую вверх в темноту, по ней он когда-то спустился вниз «Она мне больше не нужна,— подумал паучок. — Она только мешает». Он оборвал ее и тем самым разрушил всю свою паутинку, которая, как оказалось, держалась на этой тоненькой ниточке.
Эта история и о человеке. Есть нить, которая соединяет вас с наивысшим, — можете назвать его Богом, Дао, Сущим, Существованием. Вы, наверное, совсем забыли, что спустились оттуда. Вы пришли из единства и должны к нему вернуться. Все возвращается к своим истокам — так должно быть. Тогда круг замыкается и достигается совершенство. (Ошо)

[косик]

Есть степень заядлой лживости, которую называют «чистой совестью».
***
И остерегайся добрых и праведных! Они любят распинать тех, кто изобретет для себя свою собственную добродетель.
***
Любовь к жизни – это почти противоположность любви к долгожительству.
***
То, что нас не убивает, делает нас сильнее.
***
Женщина понимает детей лучше мужчины, но в мужчине детского больше, чем в женщине.
***
Убежденность опасней для истины, чем ложь.
***
Десять раз на дню должен ты находить истину, иначе будешь искать ее и ночью, и душа твоя останется голодной.

Ницше

[ДжоНик]

Помни, будь верен своему внутреннему голосу. Он может привести тебя к опасности - тогда иди в опасность, но оставайся верным внутреннему голосу. Возможно, однажды ты придешь в состояние, когда сможешь танцевать с внутренней удовлетворенностью.
Всегда смотри на это: твое существо первостепенно . Не позволяй другим манипулировать собой и контролировать себя - их много ; каждый готов тебя контролировать , каждый готов тебя изменить , каждый готов дать тебе направление , которого ты не просил . Каждый дает тебе жизненный путеводитель. Путеводитель существует у тебя внутри, ты несешь его отпечаток.
Ошо.(с)

[new-maxkap]

1.
— привет, классный плеер, — именно с этой фразы, сказанной мною в 11–12 летнем возрасте, для меня начались наркотики. Тогда я, разумеется, еще не знал, что с произнесением этих слов моя жизнь изменится, но она изменилась. Я был обычным пятиклассником, учившимся в хорошей школе, и жившим в полной благополучной семье, которая принадлежала к тому самому только народившемуся среднему классу, уничтоженному страной в стране в 1998 году.
— привет. Нравится? Возьми послушать, — для начала 90ых плоский японский кассетный плеер для 13–летнего пацана являлся не то, что пределом мечтаний, а чем–то за гранью оных. В особенности, если тебе давал его послушать человек, на порядок старше тебя. «Порядок» составлял 5 лет. Андрей – обладатель чуда техники жил в том же подъезде, что и я. Я на семнадцатом, он на одиннадцатом этаже. Его родители были в зарубежной командировке в одной из стран центральной Африки; он поступал в МГИМО.


В нашем подъезде жило много семей, побывавших на исторической родине человечества. Первое мое детское воспоминание – отец, уезжающий в Эфиопию, а я сижу и играю с солдатиками. Все воспоминания о следующих 3 годах моей жизни – советская военная часть недалеко от Аддис–Абебы, — мы с матерью последовали в направлении Африки вслед за отцом спустя несколько месяцев. Наша семья провела в Африке 4 года, куда отец – выпускник института иностранных языков им. М. Терезы, был отправлен страной военным переводчиком, поддерживать Мингисту Хайли Мряма. Мингисту, как я понял в детстве, был парнем, уничтожавшим с помощью автомата Калашникова соседнее племя. Помогать в этом Мингисту в нашей стране называлось «исполнять свой долг перед родиной». Не берусь судить о степени «лихости» военной службы во время «кампании», поскольку мне было во время командировки всего с 3 до 6 лет, и я воспринимал окружающую действительность исключительно в рамках забора безопасного военного городка. Впрочем, дикие
животные на территории городка водились. Засыпали мы под нескончаемый вой гиен, на балконе можно было обнаружить сову, а неопознанные представители семейства кошачьих прыгали на спины людей идущих из бани. Моим личным проклятием стали мартышки, вырывающие из рук конфету.

Моя семья. Наверное, будет уместно рассказать что–то. Социальная доминанта личности, морально–нравственный императив и прочие вещи, определяющие нашу суть. С моей колокольни это все так же банально как и “father, yes son, I wanna kill you, mother, yes son, I wanna fuck you”, — нельзя сделать больше одного раза. Хотя, конечно, есть люди с реально сломанной башкой. Они способны и не на такое.

Итак, зачат я был, когда матери было 18, а отцу 19. Жили они каждый с родителями, отец трижды поступал в институт иностранных языков, «от армии косил по почкам» и по отцу, соответственно, моему деду – военному разведчику. Мать училась в педагогическом. После заключения брака (мне в материном животе было на тот момент 3 месяца) они переехали к бабушке по линии матери, в обычный дальний спальный район Москвы конца 70–ых.

Для тех времен служить в Африке, помимо прочего, означало получать деньги в чеках, которые фактически и были той самой запрещенной в стране валютой. Перерождавшееся во что–то иное государство начало строить в Крылатском французского образца спальные районы 17–ти этажных домов (впоследствии французское правительство признало построение этих голубых панельных карточных домиков в своей стране большой ошибкой). По старой привычке места в таких домах распределялись путем распределения между сложившимися социальными группками. Так что в нашем доме жило много военных переводчиков, в соседнем много таксистов. Еще один дом в нашем дворе был совсем не благополучен в общепринятом смысле слова. Его юные обитатели в первый раз залетали в места не столь отдаленные уже в 16 и уверенно продолжали на этом поприще. С этими людьми у меня всегда было полное взаимопонимание, несмотря на то, что явно не принадлежал к этой среде. Наверное, со мной им просто было о чем поговорить. Мне с ними точно б
ыло о чем. Самой большой достопримечательностью двора был эстрадный певец Муромов, вошедший в столетия своим гимном «яблоки на снегу». У Муромова была черная чайка, на которой он никогда не ездил. Муромов был постоянно пьян.

Возвращаясь к Андрею, мы даже внешне были немного похожи: оба русые, оба с длинным носом, худощавые, невысокие. Андрей говорил, что я всегда напоминал ему его погибшего младшего брата. Каждому из нас в жизни кого–то не хватало: ему младшего, мне, наверное, старшего. Мы сдружились. Я стал регулярно проводить вечера у Андрея дома, благо отсутствие родителей и дистанция в 6 этажей на лифте располагали. В основном мы рубились в футбол на только появившейся игровой приставке и смотрели кино. Мои родители были всеми руками за эту дружбу «так он научится самостоятельности», — считали они.

По прошествии 2 лет такого знакомства, мы сидели у Андрея на кухне, с еще одним нашим соседом – Олегом, жившим в нашем подъезде на втором этаже. Олег был ровесником Андрея, чем он занимался в жизни, осталось для меня загадкой. То, что он не был маргиналом, могу вам гарантировать.
— ну, что, попробуешь? – Антон вопросительно посмотрел на Олега.
— я все равно не пойму, я уже накурен, — после этого они усмехнулись и дружно посмотрели на меня, я сидел, не понимая сути диалога.
— хочешь попробовать покурить траву?

Никогда не понимал тех, кто отказывается попробовать в первый раз. Мне кажется, что интерес в такой ситуации всеобъемлющ и неостановим. Сейчас в отношении наркомании говорят о роли семьи. Не думаю, что мои родители пропагандировали нездоровый образ жизни, так что, это все–таки склад характера, уверен, что большинство отказавшихся сделали это от страха или ограниченности. Я же всегда был натурой любознательной, так что принял предложение с энтузиазмом. Еще я не понимаю тех, кто говорит, что им в первый раз не понравилось. Мне понравилось, и еще как! Спустя 5 минут после первой затяжки я обнаружил себя истерически смеющимся и повторяющим как заведенный «я ничего не чувствую, я ничего не чувствую, я ничего не чувствую». Моя реакция явно радовала присутствующих. Олег купил стакан того, что я только что курил, а мы с Андреем отправились смотреть кино. Для меня первый разом, когда я покурил траву, стал эмоциональным оргазмом от просмотра «Дракулы Брэма Стокера». Обострившееся до пр
едела восприятие позволило мне буквально прожить жизнь каждого из героев на экране, я смог влезть в их шкуры, пережить вместе с ними восторг, и страх, и любовь. Я был потрясен. Безмерно обострившиеся органы чувств расширяли палитру красок и переживаний до бесконечности. Первые несколько лет употребления, ощущения от курения марихуаны можно сравнить по эмоциональному накалу с прослушиванием любимой музыки или написанием стихов. Они льются безостановочного из неизвестного тебе доселе мира. Свободно, плавно, в точности отражая окружающую действительность и в тоже время привнося что–то новое, неизведанное. Образы зрительные, слуховые воспринимаются под совершено необычным углом, расширяя пространство сознания и позволяя погрузиться в созерцание мира под необычным углом. Именно это чувствовали Берроуз, Бодлер, Моррисон и Хаксли. Они чувствовали, что двери познания открылись и можно заглянуть туда, — на другую сторону. Неудивительно, что именно пытливый острый и в тоже время чувст
венный гений Бодлера увидел и описал ту ужасную ловушку, кот!
орая скрыта в средстве, позволяющем достигнуть такого обострения человеческих возможностей. Совершено неудивительно, что так называемый клуб гашишистов во главе с Бодлером и Теофилем Готье почувствовав угрозу, исходящую от наркотиков, был самораспущен как не позволяющий личности каждого из поэтов и писателей, состоявших в нем, прогрессировать. Деградация духа, деградация самого необъяснимого – души – та плата, которую ты вынужден отдавать за возможность познать то, что недоступно обычному человеку. Когда ты только начинаешь расширять свое сознание, поток льётся чистым ручьем. Со временем, порок воли все меньше позволял этим поток воспользоваться. Это напоминает со временем муки Тантала, ты никак не можешь вынести свой камень на вершину горы, твоей темницей становится собственная темница духа. Привычка к получению чего–то задаром, не вкладывая в это труд, обрушивается параличом, не позволяя вынести на свет то, что только что получил. Наркоман превращается в раба своей привыч
ки, раба, который за удовольствие поглощать духовную пищу шаг за шагом лишается непосредственно собственного духа. Это высокая цена. Морально — нравственный императив наркомана рушится, границы добра и зла стираются, наркоман начинает себе позволять вещи, не принятые общественной моралью. На моей памяти не существует ни одной книги о наркотиках, в которых бы говорилось, что наркотики это – хорошо.


2.

Годы спустя, после рассказа о том как я попробовал в первый раз, многие меня спрашивали «а как это было во второй раз?» и я всегда для смеха отвечал «а во второй раз я купил у Андрея». В общем–то это близко к правде, наркотики заставляют их покупать. Что поделать? Законы рынка. Прошел год и все вокруг словно сошли с ума из–за травы. За углом нашей школы можно было встретить самого что ни на есть распоследнего отличника, курящего косяк, и таким образом стремящегося хотя бы в последний год учебы доказать окружающим, что он что–то из себя представляет. Девушки не отставали от молодых людей, и марихуана была в кармане чуть ли не у каждого. У меня складывалось впечатление, что даже преподаватели в курсе того, что десятые и одиннадцатые классы непрерывно во время перемен курят траву. Тонкими намеками они давали нам понять, что с этим делом пора завязывать, но никого это не останавливало. Дошло до того, что в трехдневную экскурсионную поездку в Санкт–Петербург двумя классами на всех
был взят целый мешок марихуаны, причем никто не думал о том, что это может быть опасно.

Никто в те годы не имел даже толики представления о том, что такое наркотики. Хлынув в страну в результате падения железного занавеса вместе с колбасой, они заполонили все вокруг. Почему–то никто не удосужился сказать гражданам, что они собой представляют, и чем грозят. В этой области, как и во многих остальных, царил бардак, очень многим стоивший здоровья, а кому–то и жизни. Добавляли в массовую молодежную истерию и средства массовой информации вроде журналов «ОМ» или «Птюч», исподволь внушавшие людям, что наркотики это можно и это безопасно. Не знаю, делалось ли это намеренно, но то, что наркотикам эти «средства массовой информации» делали хороший пиар, однозначно.

В одночасье купить стало можно на каждом углу. Северо–запад Москвы со временем стал просто утыкан точками, где травой и гашишем торговали глухонемые. В основном это были парки, которые было трудно прослеживать милиции. В Суворовском парке, в парках на Рублевском и Аминьевском шоссе, при желании найти наркотики можно было очень легко. Часы работы были всегда дневные, и немые редко позволяли себе опаздывать. Очень часто можно было видеть кучкующихся на тихой аллейки молодых людей в общем количестве человек под 50, которые при виде согбенных трех фигур, входящих на аллею, вдруг отрывались от своих перевернутых вверх тормашками газет, и галопом неслись в их сторону, чтобы купить пару – другую спичечных коробков. Вокруг всегда выглядевших несчастными немых образовывалась куча. Поскольку просчитать точно сколько именно покупателей будет в этот день и сколько именно коробков им будет нужно, немые не могли, многие покупатели оставались обделены и им приходилось тащиться в какое–то ещ
е место. Должен заметить, что трава у немых всегда была превосходного качества, и я провел ни один день, зависая на задней лестнице своего дома, пытаясь собрать мысли в кучу и более–менее адекватным явиться домой.

Помимо глухонемых друзей, наркоманам помогали удовлетворять их нехитрые потребности солдаты – срочники, служившие в гарнизонах, расположенных в городе, а также работавшие на многочисленных стройках города. Одна из точек, где можно было купить, располагалась на стройке в Фили–Кунцево. Торговал там упитанный азербайджанец по прозвищу «Сметана». С ним иметь дело было просто и приятно. Он всегда был улыбчив, а найти его на территории стройки было легко практически в любое время. Самой же удобной точкой был… мой собственный двор, в котором торговали всё те же немые. Дело дошло до того, что каждый день в три часа я в тапочках выходил на улицу, покупал у них превосходного качества гашиш и шел домой. Большинство людей гашиш курят, я же предпочитал по рецепту Графа Монтекристо или Старца горы его есть. Вернее сказать, пить, растворяя по полграмма в чашечке кофе. Способ был не из экономичных, зато позволял оказаться прямо в сказке. Помню однажды, гуляя с другом по парку, предварительно
закинувшись все теми же «по полграмма» мы вполне серьезно пытались искать гномов под упавшими деревьями. Зачастую я не утруждал себя приготовлением по всем правилам — то есть в свежесваренном кофе, и мельчил плитку в спрайт прямо за обедом с родителями.

3.

Одним из самых популярных мест покупки была военная часть «три шестерки», расположенная на Карамышевской набережной. Откуда солдаты брали траву мне неизвестно, могу только предполагать, что ее привозили те служащие, чьей родиной была южная область нашей родины. Стандартным вариантом покупки было забраться на гаражи, примыкающие к территории, посвистеть и сказать появившемуся защитнику родины, сколько именно тебе нужно. Дальше ты отдавал деньги, а тебе бумажный пакет с травой. Многие избегали варианта с гаражами и старались купить прямо на проходной. Частенько это удавалось, но частенько заканчивалось плачевно, потому что возле проходной постоянно «шакалила» милиция и мелкие бандиты. На этой самой проходной состоялось и мое первое знакомство с ними. Я как раз купил пару небольших пакетов и неторопливо выдвигался в сторону автобусной остановки, чтобы отправится домой. Из–за угла ко мне на быстрой скорости подъехала черная волга, с водительского сиденья молодой человек не очень
презентабельной внешности показал мне красную корочку, после чего меня запихнули на заднее сиденье между двумя здоровыми шкафами. Машина тронулась.
— наркотики покупаем? – тон был издевательским, лицо вопрошающего было суетливо и носило какой–то нездоровый отпечаток непонятной болезни. Возможно душевной.
— да нет, я тут мимо гулял, — я был напуган, потому что два бумажных пакета травы в кармане моей куртки с капюшоном тянули лет на 5.
— что ж, сейчас посмотрим, ребята с обеих сторон дружно залезли мне в карман куртки, — таааак, а это что такое? – неизбежное становилось реальностью на моих глазах.
— я не знаю.
— зато мы знаем, — пакет с травой плавно перекочевал в карман человеку с больным лицом, — что еще у нас есть?
«У нас» было еще порядка 20 долларов, которые моментально последовали в том же направлении, что и трава.
— у него всё, — сказал обслуживавший меня мент водителю, и тот притормозил. Я получил пинка под задницу и вылетел из машины, а черная волга отправилась дальше по своим делам. Я так никогда и не узнал, были ли это настоящие сотрудники министерства внутренних дел, или же просто ловкачи, зарабатывающие себе таким вот нехитрым образом на жизнь. В любом случае, лазить по карманам в тесноте машины было неудобно, и забрать им удалось только один бокс, чему я был несказанно рад. Сейчас я вспоминаю, что на кисти того самого «милиционера», который меня обыскивал, были наколоты 5 синих точек, красноречиво обозначавших, что он побывал «один в четырех стенах», а проще говоря, в тюремном карцере. 15 – летнему пацану, когда его принимают с двумя пакетами травы в кармане, поверьте мне, совсем не до сопоставления фактов и уж тем более не до того, чтобы пытаться возражать четверым бугаям, наводнившим черную волгу. Я был ужасно испуган, но, почему–то в употреблении это меня не останавливало. В
этой опасности не было ничего хорошего, но и выступить сдерживающим фактором она не могла.


4.

Помимо школы, в моей жизни большое место занимал двор, в котором я жил. В детстве это был футбол. После окончания уроков погонять в футбол приходили почти все. Это было гораздо интереснее, чем учить уроки. Национальность, вероисповедание, классовая принадлежность не имели значения. Имело значение, как хорошо ты играл в футбол. Это изменилось, когда большинство подошли к 15–летнему возрасту. «Тот, кто учился в спец. школе вряд ли поймет того, кто в 16 сбежал из дома». Я учился в английской спец. школе, а в соседнем доме пара парней к 16 годам уже вынесла свой первый магазин. Избежать общения было невозможно, тем более, что все всё равно встречались, покупая траву. Там где наркотики, там криминал совершенно разных мастей, это – аксиома. Как только государство что–нибудь запрещает, возле этого сразу образуется преступность.

Если бы в те годы сняли фильм «Бумер», его режиссер стал бы небожителем, а актеры секс – символами навсегда. Достичь «высот», снятых в фильме мечтали все, хотя объективно плавали очень, очень мелко. Не попасть в 16 лет под влияние таких соседей невозможно. Все стали играть в крутых. Большинство предпочитало держаться стайками. Было модно рассказывать как на выходных ты в МДМе продавал старым дебилам под видом экстази простой аспирин, а потом советовал «жертвам» выпить побольше, а то иначе не вопрёт.

Толпа гопников: –Ээ! Братишка, слышь? Подойди сюда, поговорить надо.
Прохожий: –Зачем? –Не, ну подойди сюда, чё тебе трудно чтоли? –Зачем? Не хочу…
–Идю сюда говорю!!! –Не… (ускорил шаг) –Да стой ты, сука, блядь!… (догоняют) –Да чё надо вам?.. –Ты чё, сука! Я же сказал "стой!" У тебя эта… деньги есть? –Нету. –Как это нету, на хуй… Ты чё тянешь–то всякую хуйню?.. –Да нету у меня!.. –Да ты стой… Да стой ты, куда пошел!!! Во лох, а…
–Да чего??…
–Да ты не плач, главное… Чё у тебя вон в карманах торчит? Ну–ка это… доставай. –Ну нету у меня денег! –А хули ты пиздишь–на? Я же вижу, вон кошелек… Ну–ка, помогите–ка мне… (хватают за руки, за ноги, другой достает из кармана деньги, прохожий вырывается и плачет) –АА!!! Блядь… Это что, не деньги?? АА!!! (удары кулаком в грудь, в живот) –Ну не бейте, всё! Деньги взяли и всё, ну не надо, а!!.. –ААА!!! Бля… (еще удары) Вот тварь!… Бляя… (пинки ногами) –Во лох!! Хуя–себе… Во бля!… (мочат всей толпой) –Ну ладно, хорош, наверное, его мочить…
–АА!! Бля… Держите меня или я точно убью его! Во сука… Блядь!…
–Да пошли, всё, пошли! Хватит, я говорю! –Аааа!! Бля…

К определенному периоду сформировался кружок тех, кто, действительно «в теме» тех, кто старался казаться в теме и всех остальных. Наша «великолепная пятерка» была во второй группе, и все об этом знали. Это было напечатано на наших лбах. Мы не были лохами, но мы были в заднице. «В простонародье именуемая шайка», это было не про нас. Про нас было «пытающаяся казаться крутой шпана». Хотя даже «шпана» эпитет через чур. Гарин был негласным вождем. По поводу определения главных никаких политбюро не собиралось, все решалось чутьем. Тот, чье самодовольство перевешивало, и был главным. Проблема Гарина состояла в том, что за его самодовольством ничего не было, все его серьезные дела были блефом. Наша проблема была гораздо серьезней – мы во все эти «дела» верили. Несмотря на попытки выглядеть человеком серьезным, решающим, Гарин был всего лишь обыкновенным мажором, делающим вид, что с кем–то там знаком. Пара связей поддерживала этот миф, но связи эти были ни к чему не обязывающими и иг
рающими представительские функции. Гарин коротко стригся, имел крупный лоб, челку чуть короче чем у Кобзона и очень любил одежду. Она была частью имиджа любого «пацана», и Гарин, как лидер, должен был соответствовать более чем. Аксессуаров на мнимый авторитет надо навешивать как можно больше. Для общественного сознания, если у тебя есть деньги на 10 пар кроссовок, то ты в порядке – зарабатываешь. А как именно, это вроде бы по понятиям и не ваше дело. То, что деньги на 10 пар кроссовок Гарину давали родители, им скрывалось. Я и до сих пор в этом не уверен. Просто предположение. Гарину ничего не стоило сделать что угодно ради собственной выгоды. Он, бывало, давал всем покурить табак, замешанный без гашиша, уверяя, что он там есть.

Узбек предпочитал, чтобы его называли «Италия». Первый вариант прозвища ему был дан за азиатскую внешность, на втором он настаивал из–за того, что являлся обладателем зажигалки Зиппо с выбитым названием этой средиземноморской страны. Со временем все привыкли, к тому, что «Узбек» используется для пренебрежительных интонаций, а «Италия» для хвалебных. На самом деле Узбека звали Илья. Семья без отца, но с крутой мамой, старавшейся держать сына в ежовых рукавицах. Получалось у нее плохо, к 16 Узбек уже воровал магнитолы из машин. Аслан с детства был художником. И с детства искал пути расширить свое сознание. Из многодетной семьи, с одинокой матерью. Из нас он точно был самым одаренным. Беда была в том, то с талантом надо было работать, а Аслан предпочитал этому двор. Нормальный выбор. Аслан не был потенциальным преступником. Порядочность также трудно вычистить из души, как говно из рифленой подошвы. Денис по кличке «Лысый» был из обычной семьи. Официозным языком это называется «
благополучная семья». Как его занесло во всю эту историю, я вообще не понимаю. Кличку «лысый» он получил совсем не за то, что был лысым быком, в кожаной куртке, с золотой цепью на шее. Он просто однажды побрился на лысо назло своей маме.

Я был старше всех года на два, и был вторым после Гарина. Если оценивать мой характер, я был в компании самым слабым. Я был бесконфликтным и считал, что спорить о чем–то глупо. Я безропотно склонялся перед авторитетом Гарина, работая на свое второе место в иерархии. Тем не менее, своим до конца в том мире я никогда не был. Я не мог украсть, я не мог сушлить, я не мог обмануть. Естественно, что мое выпадение из общепринятых стандартов этой маленькой субкультуры выражалось и во внешнем виде. Внешний вид часто является решающим фактором отторжения определенной группой индивидуума. Так вот у меня была масса отличий от общепризнанных стандартов: Я отличался всем – прической, которая была недостаточно коротка, воспитанностью, которая прививалась с детства, кепкой, на которой был шотландский помпончик, музыкой наконец. Все слушали что–то наподобие «higher state of consciousness», которую называли «свистелка» — электронная музыка становилась все более популярной, в том числе и из–за
наркотиков. Я предпочитал рок н ролл. Для «пацана» это было несерьезно – это был не мой мир, но я был вынужден жить по его законам. Конечно же, из–за наркотиков. Вернее «уже из–за наркотиков». Честное слово, они мне нравились.

Именно в таком составе мы и встретили превратности употребления наркотиков. Не самая легкая доля. Со временем всеми делами, которые заботили нашу пятерку, стали регулярные употребления травы и сидение во дворе. На что–либо еще нас не хватало. Было лето, заняться было нечем, у всех были школьные каникулы, а я только–только поступил в МГИМО. Бегая по точкам в поисках травы, время бежит незаметно, так же незаметно пришла и осень, а за ней зима, с этой зимой 1995 года в мою жизнь пришел героин.

5.

В первый раз я увидел, что такое героин в кино. Это был Джон Траволта в «Криминальном чтиве». Для сознания подростка его персонаж, — богатый, опасный убийца, едущий в кабриолете, предварительно уколовшись героином, был неотразим. Черт побери, я до сих пор считаю, что Траволта сыграл так, как мог сыграть только человек «в теме», человек знающий на собственном опыте, что именно он играет. Эта же характеристика натуралистичности сыгранного относится и к Рентону в «Trainspotting», но он был позже. Первым был крутой гангстер по имени Винсент Вега в красном кабриолете и с шикарной девушкой, — Умой Турман на соседнем сиденье. Саундтрек к фильму в то лето звучал из каждой палатки. Калифорнийский гангстер был неотразим, а у нас были зеленая нива и очень темная холодная ночь. Придумал это всё он. Не помню, пробовал ли он до этого, это и не важно. Мы с Гариным, правда, не на кабриолете, ехали к магазину «Электроника» на Ленинском проспекте. В 95ом какое–то время точка, где торговали сту
денты с Африканского континента, была там. По радио звучали аккорды 106.8. Каждый раз, когда мы ловили машину, Гарин в своей вечной быдловатой форме просил у водителя поставить радио «Станция». Водитель с гарантией в 100% воспринимал услышанное как одно слово «радиостанция», и переспрашивал «какую радиостанцию?» Гарин резко, как будто тупому объяснял ему:
— я сказал радио. Станция. «Станция» это название. 106.8 частота.

Я нервничал и был нетерпелив. Можно сказать, что я боялся. Позже эти пейзажи станут знакомыми. Дорога – Кунцевская, Аминьевское шоссе, Очаково, Мичуринский, Южка. Я сидел на заднем сиденье и смотрел в окно на свет в окнах панельных домов.

Как и любого, кто покупает сам в первый раз на общеизвестной точке, а не через барыгу, нас почти кинули. Те времена еще не были жесткими, и за простой подогрев ребята всегда были готовы помочь. Уже позднее неопытных разводили по полной программе. Вернее, разводила зависимость. Около магазина «Электроника» в руке у нас оказались два шара, мы оказались в машине, машина оказалась в нашем дворе. Это тоже довольно яркое воспоминание – я сижу лицом к окну, и на фоне ночи Андрей на сигаретной пачке раскладывает дороги героина. Первого попробованного мною. В первый раз попробовать героин, это все равно, что первый секс. Если героин хорошего качества, вероятность того, что это понравится, близка к 100%. И вот, мы сидим на задней лестнице подъезда, вспыхивает медленный огонек от зажигалки, прикуренная сигарета, второй этаж из семнадцати. Стены окрашены в зеленый. Из–под стен пробиваются змейками полоски цемента. Художественная индустрия. Там и сям запятые, из некоторых сложены странные
рисунки. У себя на этаже я рисовал что–то вроде фигурки божества майа, но там, на втором этаже, были мотивы волн, запятые были длинными. Угасающий черный уголь подхватывался следующим погасшим беломором и завивался, сливаясь, сливаясь. На мне была кожаная куртка с мехом. По пояс. Молния расстегнута, потому что подъезд, на улице минус 15. Через 5 минут куртка все еще расстегнута, на улице всё те же минус 15, но уже не важно. Проводишь рукой по лицу, медленно, этот жест останется на долгие годы. Нос чешется, но рукой проводишь по лицу не из–за этого. Я не знаю, как точно объяснить. Как будто лицо ужасно устало и его хочется оттянуть вниз, как в каком–нибудь мультфильме, а оно с щелчком и реверсией встает обратно, но усталость не снимается. Тебе так только кажется. Глаза прикрыты, их внешние уголки опускаются вниз, ты суешь руки в карманы.
— надо подогреть пацанов.
— далеко?
— кайф у нас, так что это им надо идти.
— хорошо.

Говорить о чем–то не очень хочется. Кайф настолько сильно проник в каждую клеточку твоего организма, что его вполне достаточно для того, чтобы ничего не объяснять. Он настолько сильный, что закладывает уши. Героин – физическое удовольствие. Минус 15, куртка расстегнута, но это неважно, сигарета в руке, 20 минут ходу, надо купить простой LM – они покрепче и именно то, что нужно. Еще один подъезд. Все тот же спальный район, подъезд, из–под стен пробиваются змейками полоски цемента. Там нас встречают трое друзей.
— будете?
— да. А что чувствуешь?
— охуительно. Как будто рай можно пощупать руками. Он в каждой клетке твоего тела.

Попробовали тогда все. Мы стояли, почти не разговаривая, и погружались в новый для нас мир опьянения опиатами. Он однозначно был лучшим из всех миров, в которых мы успели побывать. Все беспрерывно чесали ноги и носы и блаженно улыбались в никуда. Первым проблевался я. Как ни странно ощущение того, что ты освобождаешься от содержимого желудка, было приятным, в отличие от ощущений, когда блюешь перебрав алкоголя. После того как тебя стошнит, на тебя накатывала новая волна кайфа. В отличие от опьянения марихуаной, мир оставался четким и ясным, не менялся. Менялось только что–то внутри тебя. Ты становился действительно счастливым и самодостаточным в своем эгоистичном счастье.

Нам всем более чем понравилось. Помимо физического наслаждения, героин дарует забвение собственной слабости. Тебе начинает казаться, что все самое худшее в тебе умерло. В тебе умерли твои страхи, твоя неуверенность в себе и в своем будущем. Постепенно, шаг за шагом героин избавляет тебя от всех вокруг, даруя взамен себя. Себя и ничего более. Это напоминает служение – ты отказываешься от всего, ради того, чтобы иметь возможность становиться единым целым с наркотиком день ото дня. Все остальное перестает иметь значение. Как говорится: «раньше у меня было много проблем, а теперь только одна – героин». Самое же страшное заключается в том, что героин полностью избавляет тебя от индивидуальности, от собственной личности. Все героиновые наркоманы поведенчески очень похоже. Наверное, можно сказать, что героин заменяет твою личность собственной — собственной — лживой, трусливой и готовой абсолютно на всё лишь бы задержаться в мире, а значит и в твоем теле, на как можно более длительн
ый срок.

Магазин «электроника» в качестве точки очень быстро сменила улица 26 Бакинских комиссаров, в наркоманском простонародье именовавшейся «Лумумбой». Как я подозреваю, неграм было излишне хлопотно далеко отъезжать от общежитий, в том числе и по соображениям безопасности, поэтому торговля переместилась прямо к их Институту. Наши визиты на улицу 26 бакинских комиссаров стали регулярными. Нередко мы ездили по – трое, или все вместе. Понюхать героин раз в неделю стало обыденным. Буйным цветом расцвела торговля «медикаментами» возле Первой аптеки. Народ, собиравшийся там в середине 90–ых, по определению был крайне стремным. Со всей Москвы на Лубянскую площадь съезжались торчки, либо для того, чтобы затариться салутаном, йодом, соляной кислотой и щелочным раствором для варки винта, либо для покупки пары пластин желто–зеленого Трамала — лекарства, содержащего опиаты. Все эти «лекарства» были в продаже только по рецептам, но, начиная с самого выхода из метрополитена, можно было найти ку
чу бабушек – одуванчиков, с радостью делавших свой небольшой бизнес, продавая таблетки, запрещенные к свободному обороту. Эта «точка» работала в Москве, начиная с 80–ых годов, и, как мне кажется, продолжит работать вечно. Куда смотрят органы, расположенные прямо через площадь, остается только догадываться. Трамал был слабым заменителем настоящего кайфа, но иногда приходилось писать на простой, в связи с отсутствием гербовой. 6–7 таблеток вполне хватало для получения нужного эффекта, а сама процедура покупки была легка и почти не палевна. Тем не менее, по прошествии нескольких лет, все обнаружили, что на Лубянке вполне могли и кинуть. Однажды к нам подошел молодой человек, предложивший показать барыгу, спрятавшегося в магазине. Когда мы обо всем договорились и отдали «наводчику» деньги, к нам вышел престарелый молодой человек, отведший нас за ближайший угол и сказавший «давайте деньги…» Аргумент в виде фразы «мы отдали деньги человеку, который позвал тебя» не сработали, и нам
оставалось только обвинять себя в глупости. В любом случае,!
Лубянка всегда была крайним вариантом. Все пути вели на улицу 26 Бакинских комиссаров.

6.

Вечернее движение на улице комиссаров было очень оживленным. Группы и одиночки. Короткие стрижки, темные джинсы, кроссовки и турецкие дубленки рассекали по улице в поисках негров, продающих героин. Основным местом продажи являлись участок дороги рядом с общежитием института Дружбы народов (как здорово это звучит!), а также кафе «Мама Африка», в котором продавцы пересиживали моменты нахождения на улице милиции. Негры торговали героином, расфасовывая его в полиэтиленовые шарики, которые они предпочитали носить для безопасности во рту; в случае, если их останавливали люди в погонах, они просто глотали содержимое ротовой полости. Шар стоил 50 рублей, в нем было две дороги героина. Таким образом, для начинающих одного шара в день хватало на двоих. Собрать деньги на два шара на пятерых не составляло особого труда. Всем родители давали немного денег, и все эти деньги шли на кайф.

Ездить на Лумумбу никто никогда не хотел. Дорога туда и обратно занимала два часа, время, которое можно было провести на улице, отлавливая негров, было вообще непрогнозируемым. Можно было купить спустя пять минут после приезда, а можно было купить спустя 3 часа бега вокруг на морозе, и при этом получить в шаре детскую присыпку. Такие прецеденты тоже были. Ездили обычно двое, как необходимый минимум.

В этот вечер всё начиналось обыденно. Мы с Лысым, образно говоря, вытянули длинные палочки тех, кто едет, и направились на Юго–запад столицы. В наших карманах лежали законные 100 рублей на два шара. Маршрут к тому моменту был уже знаком. Лумумба встретила нас непривычно малым количеством народа. Это наводило на мысли о том, что день будет неудачным. Так и вышло. Едва мы вступили на улицу 26 Бакинских Комиссаров, возле нас остановился милицейский бобик, из которого вышли два милиционера, поинтересовавшихся целями нашего визита и попросивших предъявить документы. Существовало поверие, что ездить на Лумумбу с документами жуткое палево, потому что милиция не дремлет и переписывает данные каждого из тех, кто попал к ним в лапы, в связи с чем документы мы с собой не носили принципиально. Воспользовавшись своим правом на трехчасовое задержание для выяснения личности, менты засунули нас в бобик.

Помимо нас в 6–местном бобике уже сидело человек 17, так что большинству приходилось либо сидеть на коленях друг у друга на коленях, либо прижиматься к крыше, исполняя роль кильки в банке. Несмотря на ситуацию, все держались молодцом, никто не жаловался на судьбину, и у многих даже находилась отвага на шутки, в те моменты, когда бобик особенно сильно подскакивал на очередной кочке. Собрав еще пару человек без документов и набив пространство транспортного средства до полного отказа, милицейский джип проследовал к отделению милиции, располагавшемуся непосредственно на территории общежития, в котором проживали продавцы героина – чернокожие дети братства народов. Обезьянник отделения уже был наполовину заполнен, видимо для полной комплектации мусорам не хватало еще одной ходки.

Состав ожидающих своей участи был разношерстный. Большинство составляли такие же парни из спальных районов как мы, но попадались и негры, с которыми предприимчивый народ, не отходя от кассы, пытался вступить в коммерческие переговоры. Негры рефлексировали по поводу места, в котором находились и на контакт не шли. Был и один возмутитель спокойствия, который то ли считал, что его права ущемлены, то ли полагал, что он чем–то отличается от сидящей братии. Он метался возле решетчатой двери обезьянника, и все время пытался поговорить «с главным», матерясь через слово. Спустя 15 минут его поведение стало утомлять стражей закона. Какой–то лейтенантик на очередное его требование о соблюдении закона подошел к решетке и тихо прямо сквозь нее всадил бузотеру правый в зубы, чем успокоил его надолго. Мы с Дэном сидели на полатях и гадали, что будет дальше. Ни у меня, ни у него не было опыта нахождения в подобных ситуациях, и о том, что нас могло ждать дальше, мы могли только догадываться.

Спустя три часа задержанных по очереди стали выводить. Никто не возвращался, что уже было для данной ситуации неплохо. Мы были одни из последних, мы боялись торопиться. По зеленому коридору без окон, напоминавшем кишку, нас привели в кабинет, посередине которого стоял стул с демонстративно висящей на нем милицейской дубинкой. Она явно намекала на последствия, которые могут ожидать в случае несоблюдения гражданами законодательства РФ. За столом возле стула сидело двое жирных представителей закона.
— где живем?
— Крылатское.
— что здесь делаем?
— гуляем.
— ну, что, часто сюда «гулять» ездим? – один из сидящих поднял на нас глаза. Я взял инициативу на себя и решил, что врать глупо.
— раз в неделю.
— cначала раз в неделю, потом два раза. А потом мы вас берем с героином на кармане. вопросы? — я покачал головой, а он откинулся на спинку стула, — теперь деньги на стол.

я молча достал 100 рублей, подошел к столу и положил.
— это всё?
— да.
— свободны, — перед нами открыли дверь, и мы выбрались наружу. Когда нас приняли на Юго–Западной во второй раз, я просто молча положил деньги на стол.

Несмотря на все объективные обстоятельства, пацаны на районе остались недовольны как потерей денег, так и отсутствием героина на вечер. Именно после одной из таких неудачных поездок, мы все в первый раз почувствовали первый укол зависимости. Мы этого не поняли, но зависимость уже жила в крови. Никого тогда еще не ломало, никто не ощущал никакого физического дискомфорта, но раздражение, вызванное мыслью, что сегодня не удалось получить удовольствие, на которое все рассчитывали, было настолько всеобъемлющим, что ни на что другое мыслей в голове не хватало. Вместо того чтобы спокойно разойтись домой и лечь спать, вся компания зависала на лестничных площадках и устраивала выяснение, кто именно виноват в том, что вечер был неудачным. Виноватым в этом нельзя было быть в принципе, потому что нет ничего более непредсказуемого, чем уличная торговля наркотиками. Но отсутствие героина в крови орало, что виноватые есть, и они среди нас. Разногласия переходили в маленькую ссору и все рас
ходились по домам злыми как черти, что не мешало нам следующим вечером отправится на Лумумбу снова.

7.

Зимой родители переехали из Крылатского на Сокол, и со старой компанией мне пришлось завязать. Мотаться каждый день в течение пары часов туда и обратно ради того, чтобы по–прежнему поддерживать связь с людьми было невозможно. Отец с матерью говорили, что во многом переезд связан именно с тем, что они хотели увезти меня подальше от этой компании, но тот факт, что площадь квартиры увеличивалась на треть, отрицать смысла не имеет. Я больше физически не мог ездить мутить героин со старой компанией, но, как говорится, свинья грязь везде найдет. И я начал мутить в Университете.

Моё детство закончилось с окончанием школы и поступлением в МГИМО. «Поступлением» в полном смысле слова это было назвать сложно – несмотря на то, что я очень хорошо владел английским, каких–либо иных особых достоинств у меня не было, и членство в самом престижном высшем учебном заведении страны мне по своим каналам обеспечили родители. Не могу сказать, что я его абсолютно не заслужил, но решающими факторами, все же, были деньги и знакомства. Поступивших благодаря деньгам или связям в институте было большинство, в связи с чем тот факт, что меня в институт засунули, меня не утомлял. Становиться юристом – международником не входило в мои планы, но противиться решению отца с матерью я не мог из–за порока воли и незнания того, чем мне заниматься по жизни дальше. Учеба меня не сильно интересовала и не особенно напрягала. Я сразу был причислен преподавательским составом к середнякам, и спокойно занимался своими делами, не сильно отвлекаясь на занятия.

В середине 90–ых студенческое сообщество МГИМО делилось по социальному признаку на несколько неравных по размеру групп. Первую, самую большую, составляли «мажоры» — дети тех богатых родителей, которые уже плотно освоились в условиях народившегося оголтелого капитализма и желали по примеру гангстеров из голливудских фильмов облагородить свое семейство посредством оплаты обучения своих чад в самом престижном институте страны. Вторую категорию по старинке составляли дети наших сограждан, работавших по линии министерства иностранных дел и примкнувшие к ним номенклатурники. Как я подозреваю, данная прослойка впоследствии была сильно ужата до тех слуг государства, которые сумели–таки устроиться рядом с кимберлитовой трубкой в Намибии, а не прозябали в пустынях Анголы на должностях третьих секретарей. В фаворе остались те из мидовцев, кто сумел вовремя влиться в народившуюся к концу 90–ых «бизнес–элиту» страны. Третью группу составлял средний класс, ну а 4–ую, самую маленькую, умные
ребята – отличники, которые и были теми единственными, кто учился в институте заслуженно. Должен заметить, что таких было процентов 5–7% от общего количества учащихся, не больше.

К среднему классу, с некоторыми оговорками, я и принадлежал. В середине 90–ых еще не возникла психо–эмоциональная пропасть, разделявшие классы, так что общение студентов было более–менее ровным и никто поначалу не делал реверансов в сторону наличия и отсутствия у тебя автомобиля. Времена тогда были тревожными, ситуация нестабильной и диффузия между классами вполне могла зависеть от результатов президентских выборов. Красноречив, допустим, тот факт, что во время выборов Президента 1996 г. многие студенты (в основном, женская часть) обсуждали факт наличия или отсутствия у семьи билетов в теплые края на случай нежелательных результатов голосования русского народа.

Определение студентов в группы «по интересам» закончилось в течение полугода после начала учебы. Кто–то пошел проявлять себя в местной газете, кто–то в самодеятельности, кто–то в спорте, а кто–то непосредственно в учебе. Постепенно образовался и кружок людей, увлеченных наркотиками. С нашего курса среди любивших побаловаться героином было 5 человек («побаловаться», естественно, было временным явлением). Покуривали травку многие, но именно героином с потока увлекались пятеро: я, Миша Ворнеев, Дима Донстантинов, Настя Микеева и Ира Картаковская, если же оперировать рамками всего МГИМО, «фанатов» набиралось с полсотни.

Все участники «героиновой группы» были из более чем благополучных семей и из причин, толкнувших их к употреблению можно назвать распущенность, желание словить кайф, ничего для этого не делая, и все тоже незнание чему посвятить свою жизнь. Деньги водились у всех в достаточном количестве, никто не думал ни о каких возможных последствиях и первые полгода учёбы в 12 часов героиновая группа собиралась на Центре МГИМО (Центром в МГИМО называли и называют главный вход, соединявший все крылья института), планируя куда ехать на этот раз. После того как днем решалась проблема с покупкой кайфа, группа расползалась по аудиториям, либо буфетам института, чтобы нормально кайфануть.

Каждый из этой группы принес свои контакты и способы замута, которыми мы пользовались по очереди, в зависимости от степени вероятности достать героин. Однако, в результате, самым вероятным и простым способом оказалась покупка кайфа все на той же Лумумбе. Помимо Лумумбы, доводилось покупать и у действительно олдовых наркоманов, учившихся в МГИМО. Все употреблявшие знали их в лицо, но доступ к их священным телам и связям имели единицы. Как им удалось продержаться столько лет в МГИМО и не спалиться, продолжая употребление, оставалось загадкой. Тем не менее, самым распространенным способом покупки в те годы была уличная торговля. Наркодельцы еще не освоили каналы из Афганистана, и порошок в столицу в основном доставлялся на самолетах в задницах негров, приехавших в Москву учиться в институте Дружбы народов. В пользу покупки у негров выступала также близость улицы 26 Бакинских комиссаров к зданию Университета. Рейды за героином на переменах стали обычной практикой, а после того ка
к Дима хорошо познакомился с одним из негров, он и сам стал приторговывать в МГИМО прямо на Центре. К нашей группе регулярно прибивались студенты, только заигрывавшие с наркотиками и, в случае наличия у них денежных средств, им оказывали необходимую помощь по вхождению в мир героина.

8.


Одним из таких прибившихся был Руслан Демаш. Демаш был круглым отличником и неудержимо рвался к красному диплому МГИМО, обещавшему солидное преуспевающее будущее. Где именно он подцепил червоточинку, заставившую его прикоснуться к наркотикам, я не знаю, да меня это никогда и не интересовало. Руслан был из тех хитрых типов, которые пытались заигрывать с медленным, употребляя его в пределах установленных рамок. Его система предполагала употребление раз в месяц и не чаще. Я встречал много такого рода хитрецов, пытавшихся установить между употреблениями более–менее длинную временную паузу. Все они в результате проигрывали героиновому голоду и заканчивали на плотной системе. Демаш не был исключением, под конец учебы от его мечты о красном дипломе осталась только тень, и матери пришлось положить его в клинику. Однако тогда для него вся история только начиналась.

Когда мы с Мишей встретили Демаша на Центре, нашему предложению он не сопротивлялся, — видимо, была пора для того очередного раза, когда он мог себе позволить употребить. Помимо хитрости Руслан отличался и бросавшейся в глаза скаредностью. Эта самая скаредность позволяла ему всегда выигрывать в карты, когда игра шла на деньги, а также сдерживала его употребление, потому что за героин приходится платить всегда. Получить героин бесплатно сродни подвигу. Это все равно, что отнять последний стакан воды у человека добровольно отправляющегося надолго в пустыню. Никто не будет отдавать тебе просто так то, благодаря чему можно выжить. В то утро денег у нас с Мишей набиралось ровно на один шар, что было немного, и уж точно меньше, чем два шара на троих. Отправиться на Лумумбу и купить там героин без нас Демаш не мог из–за своей трусливости и недостаточного знания процедуры покупки. Таким образом, отдавая треть от своего шара, он расплачивался с нами за знание.

На Лумумбе было по–утреннему тихо и выловить барыгу удалось с трудом. Проблема заключалась в том, что у негра с собой был только один шар, и больше ничем он помочь нам не мог. Решив, что один шар лучше, чем полное их отсутствие, мы ударили по рукам, и после того как негр выплюнул в ладонь целлофановый сверток, пошли в один из дворов, чтобы употребить вымученное. Раскрыв шар мы ахнули. Такого рода подстава как недосып была вполне нормальным явлением, но этот шар перекрывал все разумные нормы – порошка в нем явно было только на одного. Миша предложил тянуть жребий кому достанется всё, и в отсутствие других разумных вариантов, предложение было принято. Как и полагается, самым удачливым оказался Руслан, первым же движением вытащивший длинную палочку того, кто будет нюхать. Я жутко расстроился, потому что несмотря на отсутствие полноценной физической зависимости, в моей душе уже сидела зависимость не менее, а может быть и более страшная — психологическая. Миша в отличие от меня вы
глядел спокойным и уверенным в себе. Пока Руслан раздвигал доставшиеся ему дороги на собственном паспорте, Миша, отозвав меня в сторону, поделился своим планом:
— сейчас Руслан понюхает, мы посидим 15 минут на солнышке, его вставит, и мы разведем его жадную задницу на еще один целый шар для нас.
— не уверен, что получится. Ты же знаешь, какой он жлоб.
— ничего, медленный расслабит его. Скажем, что деньги вернем завтра.
Миша словно в воду глядел. Руслан, посидев на солнышке и впитав опиум своими каналами удовольствия сделался податливым словно масло, и мы легко вытрясли необходимые нам деньги. Вернувшись из дворов на Лумумбу мы легко нашли другого продавца и вернулись в институт ко второй паре удолбанными гораздо сильнее Руслана.


9.


По прошествии года торчания, наша компания стала постепенно распадаться. Дима стал излишне заметен, возможно, из–за того, что покрасил волосы в зеленый цвет, что по тем временам, и, в особенности учитывая, что он учился в институте международных отношений, было излишне вызывающим. Возможно, он стал привлекать к себе внимание тем, что он начал продавать на «Центре» уже совершенно не стесняясь, и ничего не боясь, а возможно из–за того, что на лекции и семинары он вечно приходил со зрачками размером с пятикопеечную монету из–за излишнего увлечения первинтином. В результате Дима был выпален родителями. Их метод лечения наркомании оказался действенным, хоть и несколько резковатым. Они не стали сдавать сына в лечебницу, а вылечили дома «на сухую», без всяких лекарств, снимая то, что с ним происходило на камеру. Впоследствии, по рассказам самого Димы, родители ставили ему эту пленку, надолго отбивая желание продолжать свои наркотические изыскания.

Ира с ее молодым человеком заболели Гепатитом С, в связи с чем отрицать их злоупотребление веществами стало глупым и они сдались родителям, которые отвели их к каким–то дорогим врачам, вправившим им мозги, в результате чего парочка плавно переключилась на кокаин и другие стимуляторы. Самая же интересная история случилась с Мишей. Однажды к нему на семинар аккуратно зашли представители службы собственной безопасности института и предложили пройти с ними. Дальнейшее было известно в основном по слухам, потому что после того как он вышел из кабинета, Миша исчез. Говорили, что его под белы рученьки отвели в местную институтскую поликлинику для сдачи анализов на наличие в них запрещенных препаратов. После того, как анализ мочи показал присутствие порядочной дозы опиатов, проректор по безопасности отвел Мишу к себе в кабинет и в обмен на неотчисление предложил сдать знакомых ему наркоманов. 99% учащихся в МГИМО сделали бы это, не задумываясь, а он отказался, за что был отчислен с че
рной меткой – «за действия, порочащие честь института». Я слышал, что благодаря связям мамы он сумел перевестись в институт Дружбы Народов (какая ирония), но это опять–таки были слухи. Настя влюбилась в какого–то старшекурсника не имевшего отношения к наркотикам, а значит и не одобрявшего их употребление, в результате Настя понемногу завязала, и я остался один. Мутить в институте стало совсем проблематичным, но к тому моменту я уже освоился в своем новом месте обитания — на Соколе.

В тот день я знал, что произойдет что–то хорошее. Вынюхав в институте купленный накануне грамм амфетамина, я чувствовал себя превосходно и, возвращаясь домой из института, у меня было ощущение, что меня ждут открытия и они действительно меня ждали. В тот день я познакомился с Галкиным. Интеграция в новую окружающую среду у меня всегда начиналась с женщин, поэтому в новом месте обитания первой с кем я свел знакомство была шустрая рыжая девочка, не пропускавшая интересных событий наподобие переезда во двор молодого парня. Именно в тот день она познакомила меня со своим старшим братом Сережей. Сережа был молодым распиздяем, работавшим механиком у своего отца во дворовой автомастерской. Девушки считали его вполне симпатичным, даже несмотря на сколотый передний зуб и дурацкую крашеную челку. Пристально посмотрев в первый раз друг другу в глаза, мы все поняли. Как говорится, мудак мудака видит издалека. Каким именно чутьем героиновые наркоманы определяют друг в друге родственную ду
шу для меня загадка. Наверное, это происходит на интуитивном уровне, ну, а может быть кайф, засевший внутри клеток организма, улавливает подобные себе клетки в другом человеке. Благодаря Галкину я влился в «местные» расклады на Соколе. Как и везде в те годы, на районе кипела бурная жизнь, и количество сидящих на героине было значительным. Поскольку денег у Галкина никогда не было, я с моими скромными, но все–таки наличествующими средствами на завтраки, был подарком, и в обмен на возможность поставиться из пары купленных чеков, он с радостью начал таскать меня по районным барыгам.

На Соколе большинство барыг концентрировались в районе домов, прилегающих к Ленинградскому рынку, что неудивительно, учитывая количество азербайджанцев, торгующих на нем. Система покупки была обычной: деньги отдавались человеку, вхожему к барыге, и спустя некоторое время он возвращался с медленным, получая за свои услуги необходимый для поддержания нормального существования укол. Учитывая, что таких клиентов у «бегунков» было несколько, они умудрялись без денег поддерживать свою зависимость, только благодаря нужным завязкам на районе.

Бегунок – стандартный вариант московского торчка. Он вечно на ломке, у него никогда нет денег, но он всегда знает где можно взять. Причем вариантов таких обычно у него несколько. Большинство бегунков висят на условных статьях «за хранение и перевозку», являются частыми посетителями недавно сгоревшей государственной наркологички №17 и болеют СПИДом. В общем, жизнь у них трудная и полная различных геморроев.

Самая обычная схема – человек берет у тебя деньги, заходит в подъезд и через промежуток от 5 минут до трех–четырех часов выходит, имея гердос в своей потной ладошке. В том случае, если пошедший к барыге задерживается на несколько часов, ждать так долго ты вынужден; тебя заставляют надежда, что всё будет в порядке уже через 5 минут, мысль о том, что деньги уже отданы, а зачастую и мысль о том, что у тебя больше нет другого выхода либо по причине отсутствия денег, либо по причине отсутствия другого варианта. На трех–четырех часовую задержку всегда найдется какая–нибудь глупая причина, на которую после получения героина просто не обратят внимания, потому что жажда кайфа не позволит думать о чем–либо, помимо зажатого в кулаке чека, либо шара, либо свертка. Героин заставляет ждать – данная истина, озвученная Берроузом, непреложна и применительно к нашим временам. Ты будешь ждать ровно столько, сколько нужно, а потом искренне благодарить, забыв о всех муках ломки, которые переносил
в момент ожидания. Потеря денег, времени, здоровья, чего угодно, перестанет иметь значение. Возможно, момент, когда ты после многочасового ожидания в темном подъезде, в состоянии полной неопределенности и полной неуверенности в том, будешь ли ты умирать в эту ночь, получаешь свой героин – один из самых волнительных и приятных моментов, которые я когда–либо испытывал в жизни. Это как получить отсрочку от ада еще на 10 часов.


10.

Спустя пару месяцев беготни с Галкиным по району, у меня дома раздался телефонный звонок. Это была Настя:
— привет, мы тут с Ирой, ищем чего бы нам намутить. Как там у тебя? – ее голос звучал бодро и весело. До настоящей подсадки было еще далеко, и отсутствие героина пока не лежало тяжким бременем на плечах. На тот момент зависимость была только психологической, причем эта зависимость была от любого кайфа, а не непосредственно от опиатов.
— у меня порядок. Только маза есть на скорость, а не на второй номер. Если вам нужно, приезжайте ко мне, — под скоростью я имел в виду амфетамин, который продавал в соседнем дворе молодой человек по прозвищу Лейтенант.
— скорость? Это что? – Настя была еще не в курсе всех жаргонизмов, сопровождающих жизнь любого наркомана, а по телефону я объяснять не стал, отчасти напуская ауру загадочности, отчасти действительно по–детски боясь прослушки, на которую, естественно, у меня не было шансов в связи с малозначительностью собственной персоны.
— вы приезжайте, узнаете, и привезите с собой 600 рублей, — я рассчитывал на три чека, то есть на 6–7 доз стимула, что на троих было в самый раз, для того, чтобы хорошо провести день.

Ира с Настей в силу статуса не пользовались общественным транспортом, и потому были у меня уже через полчаса. Еще через 5 минут, сидя на кухне, я объяснял что такое амфетамин и с чем его едят. Ира опытным взглядом оценивала квартиру моих родителей, делая однозначный вывод о том, что у нас с ней в дальнейшем ничего не сложится. Привыкшая к более роскошным апартаментам, она квалифицировала меня как выходца из среднего класса. В жизни она явно рассчитывала на большее.

Они дали мне деньги, и через 5 минут я вернулся с тремя чеками. Мы разнюхались. Любой стимулятор вызывает бурную жажду общения, так что следующие пару часов мы провели за трепом ни о чем, разбавляя разговор чаем с лимоном. Ближе к вечеру Ира, явно имевшая дела помимо обсуждения непонятно чего на кухне, уверенно заявила:
— ну, я смотрю, общий язык вами был найден, так что я, пожалуй, поеду домой, а ты Настя оставайся, проведи хорошо время, — все присутствующие понимали, что именно имеется в виду, и все довольно улыбались. Как только Ира вышла за порог, Настя озвучила вполне естественную для такого рода ситуации фразу:
— слушай, а можно замутить еще? Только на сей раз именно героина.
Я ответил столь же естественной фразой:
— если у тебя есть деньги, я попробую.

Деньги у нее были, и я сразу набрал все того же Лейтенанта. Спустя час телефонных отзвонов и пустопорожних бесед в стиле «ну, вот там вот вроде бы должно быть, но человек обещал отзвонить и исчез…» мы пошли к институту «Гидропроект», который находился в 15 минутах от моего дома. На улице был мороз, и Настя была одета в норковую шубу. Лейтенант зашел в подъезд с деньгами и был таков. Мы прождали полчаса. Я пытался развлекать Настю байками, но напряжение, вызванное ожиданием, витало в воздухе. Наконец назревавший вопрос прозвучал из ее губ:
— может быть, ты пойдешь, посмотришь, что там происходит?

Мне очень не хотелось ходить, потому что я очень хорошо представлял, что именно увижу, однако терять лицо перед девушкой не входило в мои планы. Поднявшись на 13 этаж, я застал именно ту картину, которую и ожидал: человек 15 нарков, все одеты в черное, толпились на лестничном пролете, не выпуская сигарет изо рта и постоянно отпуская комментарии наподобие: «опять этого гандона нет, он мне, сука, и так должен за два чека, на прошлой неделе съебался, до сих пор пропасти его не могу». В общем, обстановка была накаленной и шансы на то, что мы в этот вечер вымутим казались крайне низкими. Я в пол голоса отозвал Лейтенанта, который, конечно же, не мог мне сообщить ничего нового, только «все ждут, и мы ждем». В тот момент я больше думал не о вероятности достать сегодня медленный, а о диссонансе, который возникал при виде Насти, с ее мгимовской внешностью, норковой шубой и замашками львицы и этой толпой скопившейся на черной лестнице заблеванного подъезда. Я вышел, и мы продолжили мер
знуть – возвращаться в подъезд мне не хотелось, а уходить не позволяла надежда, что с минуты на минуту все будет хорошо.

Лейтенант вышел еще через полчаса. С кайфом. Спустя год мы с Настей не отходили бы далеко от кассы и употребили бы в одном из близлежащих подъездов, но на тот момент стадия заболевания была еще легкой, поэтому мы дотерпели до моего дома. Приехав домой, мы отсыпали Лейтенанту причитавшееся за посреднические услуги, и понюхали сами. Героин расслабил, и стали говориться вещи, которые не станет обсуждать трезвый.

Когда ты находишься в начальной стадии употребления опиатов, героин оказывает воздействие, сходное с эликсиром правды. Ты готов выложить собеседнику, особенно если и он находится в том же удолбанном состоянии, что и ты, всю свою подноготную. Поэтому последовавший наркотически–откровенный диалог с Настей был объяснимым и оправданным. Желание поделиться сокровенным добавляло ощущению эйфории, вызванному принятием внутрь порошка. Поскольку в тот день мы с Настей умудрились употребить стимулятор и депрессант одновременно, на нас поочередно накатывали волны активности и умиротворения.
— ты ведь знаешь, что ты мне всегда нравилась, — мы сидели на кровати в моей комнате, — особенноё эти твои скобки на зубах…
— да, конечно, — Настя улыбнулась и почесала нос, — это всегда было взаимно. Тебе нравились мои скобки? Почему?
— я не знаю. Просто нравились и все. Они добавляли тебе детскости, это выглядело очень мило, — мы прикурили по сигарете, — почему у нас не получилось?
— ну, ты же знаешь, я нашла себе другого… но сейчас у нас все плохо… Ох, черт… я так больше не могу, — после этих слов Настя потушила свою сигарету и начала быстро раздеваться. Я не успел оглянуться, как она расстегнула мои штаны и быстро привела мой член в состояние полной боеготовности. Спустя 5 секунд она уже сидела сверху, остервенело насаживаясь на меня. От неожиданности я не знал, что мне предпринять и только мог следить за процессом со стороны, даже несмотря на то, что участвовал в нем непосредственно. Мы явно занимались сексом. Настя закончила также быстро как и начала:
— ты прости, что я на тебя так набросилась, я просто не могла больше себя сдерживать, — она натянула джинсы. Мой член был весь в крови, у Насти были месячные.
— да ничего. Это было приятно… И что теперь нам делать дальше?
— ну, раз мы друг другу так нравимся, я думаю, нам стоит попробовать встречаться.

Возражать я не стал, и Настя осталась у меня на ночь. Моим родителям она не понравилась сразу. То ли из–за того, что была в достаточной степени напористой при достижении своих целей, то ли из–за того, что она была раскована и не смущалась разгуливать утром в присутствии моего отца в халате, то ли из–за того, что была еврейкой. Скорее всего, играла комбинация всех этих факторов.

11.


Когда начинают встречаться два человека, склонных к употреблению наркотиков, до добра это никогда не доводит. Оба по очереди провоцируют друг друга на употребление и процесс этот неостановим. Тоже самое произошло и с нами. День за днем мы все увереннее и чаще мутили у меня на районе вместе. В связи с тем, что институтская компания распалась, а Лумумбу все более плотно прикрывали органы внутренних дел, для поисков героина нам оставалось только одно место – Сокол. Дружба с Галкиным в этом смысле была крайне полезной и именно к ней мы прибегали чаще всего. Проблема с Галкиным была только одна — сам он не был вхож ни к кому из районных продавцов, поэтому на хвост помимо него падал еще и бегунок Данила.

Данила был классическим прожженным наркоманом — со сгнившими из–за долгого употребления передними зубами, регулярными визитами в 17 больницу для принудительного лечения и ужасающими по своей длине дорогами от уколов на центральных венах. Человеком Данила был ненадежным и мог в любой момент кинуть тебя, не испытывая в связи с этим никаких угрызений совести, и зная, что деваться от него некуда. Данила жил с бабушкой, которая регулярно орала в трубку «хватит сюда звонить, наркоманы проклятые», местонахождением родителей Данилы никто никогда не интересовался. Как и некоторые другие знакомые наркоманы района, Данила был «Витьком», иными словами, ВИЧ–инфицированным. День изо дня мы с Настей начали прогуливать институт и мутить прямо с утра. Платила за героин исключительно Настя, потому что меня родители деньгами не баловали, а у Данилы и Галкина их вечно не было по определению. Иногда мне удавалось выпросить у отца с матерью пару сотен рублей, но для поддержания зависимости, котора
я с каждым днем приобретала все более отчетливые очертания, этого явно не хватило. Постепенно я начал заглядывать в их кошельки, воруя впрочем, по мелочи. Откуда были деньги у Насти, никто из нас никогда не интересовался. Были и были. Зачем нагружать себя лишними мыслями, когда на что замутить есть всегда?


Я встал рано утром по будильнику. Настя должна была приехать только через пару часов, и я набрал знакомые 7 цифр.
— алло, галкин, здорова! Ты готов? Настя скоро будет, так что звони Даниле.
— привет. Да я ему звонил, он говорит, что все в порядке.
— хорошо, тогда ждем Настю. она обещала, что скоро будет.
— хорошо, ждем. До связи.

Как только я положил трубку, в дверь позвонила Настя.
— ну, что? как дела?
— я только что разговаривал с Галкиным, Данила уже ждет нас, все в порядке.

Мы вышли во двор и дошли до соседнего подъезда, в котором жил Галкин. Я позвонил в домофон:
— Галкин, вылезай. Мы уже здесь.
— ладно, сейчас, только Даниле позвоню, скажу, что мы выходим.

Через 5 минут мы вчетвером уже отправлялись во дворы, прилегающие к Ленинградскому рынку. Данила радостно улыбался и травил обычные для наркомана байки про удачные или неудачные походы в поисках героина. Дойдя до 16–этажной башни, он дал распоряжения:
— сейчас заходим, я оставляю вас на четвертом этаже, сам иду к барыге выше. 10 минут, не больше.

Мы вышли из лифта. Галкин, Настя и я устроились на подоконнике обозначенного этажа, а Данила поехал наверх. Если вы услышите беседу трех наркоманов, ждущих кайфа, вы будете разочарованы убогостью ее содержания. Все разговоры сводятся к обсуждению наркотиков и факта, что ушедшего долго нет. О чем могут разговаривать в течение трех часов трое наркоманов? А что если с этими тремя часами ожидания они сталкиваются изо дня в день и их не интересует ничего, кроме того, что они должны получить в результате ожидания? Дни торчка день за днем превращаются в серую массу ожиданий на подоконнике грязного подъезда. День изо дня. Говорить в таких ситуациях обычно не о чем. Все просто стоят, нервничают, мучаются и ждут. Ждут, что Господь спустится и отведет пули. Так было и в этот раз. Ощущение тревоги возникло приблизительно на втором часе ожидания. Нам все чаще приходила в голову мысль, что нас элементарно кинули, но проверить это было нельзя, потому что следить за входной дверью подъезда н
икто из нас не догадался. Спустя 3 часа сидения на подоконнике надежда на то, что Данила будет с минуты на минуту, улетучилась вовсе. Вернувшись домой и позвонив ему, мы нарвались на определитель номера и длинные гудки, свидетельствующие о том, что хозяина квартиры либо нет д

[new-maxkap]

дома, либо он категорически не хочет подходить к телефону. Диспозиция была полностью ясна. Поскольку денег у нас не осталось, Настя решила ехать домой, а мы с Галкиным остались ждать приближающейся ломки у него на кухне. Если у вас нет денег, то рассчитывать на получение кайфа не имеет смысла. Все, что нам оставалось — беспрерывно набирать номер Данилы и надеяться на чудо. По прошествии пары часов такого времяпрепровождения Галкин озвучил мысль:
— слушай, а почему бы нам с тобой не подойти к его подъезду? может быть, он слоняется вокруг, нам удастся его зацепить.

Шансов на такое развитие событий было немного, но делать было больше нечего, и я согласился. Как это ни удивительно, Данила вышел из дома уже спустя час нашего ожидания на его лестничной клетке, после чего был сразу взят в оборот. Я был дико зол, поэтому вёл себя агрессивно:
— слышь, ты, мудак? мы чего тебе тут сладкие что ли? Тебе когда в последний раз зубы выбивали? я сейчас могу напомнить про процедуру!

Галкин стоял рядом, его лицо тоже не выражало миролюбивых намерений. Данила, видя, что он по глупости попался, мог в ответ только мямлить:
— парни, ну, вы извините, что так получилось. Но, что сделано, того не воротишь…
— как отдавать будешь? — Галкин перевел разговор в практическую плоскость.
— ну, когда в следующий раз у меня будет… я вас обязательно…
— хорош гнать, у тебя кайфа никогда не бывает! так что или ты решаешь это проблему прямо сейчас, или мы решаем ее твоим здоровьем.

Данила ненадолго задумался, прикидывая вероятность того, что его сейчас будут бить. Понимая, что перед ним стоят два наркомана, которых уже почти ломает, он посчитал разумным сдаться:
— ну, у меня дома есть два чека. Но они на продажу. Продать я вам их могу, а отдать нет.
— ладно, тащи, мы купим — я сориентировался мгновенно. Даже удивленный взгляд Галкина, означавший «у нас же нет денег» не мог меня смутить.

Данила покорно пошел в квартиру за героином.
— ты что делаешь? у нас денег нет.
— мы не будем ему платить. Мы его кинем.
— ладно, но как?
— а в тупую. Как он нас.

галкин кивнул, а из квартиры, держа в кулаке два чека, выполз несчастный на вид Данила. Бросив чеки на подоконник, он посмотрел на нас вопросительно.
— Данил, принеси, пожалуйста, Сереже воду. 10 точек, нужно забадяжить, — Данила взял у Галкина его ложку и ушел обратно домой, — ну, всё, пошли, — я сгреб два лежащих на подоконнике чека и стал быстро спускаться по лестнице, галкин последовал за мной. Следующие 8 часов наши телефоны раскалялись от звонков Данилы. Трубку мы не брали. Просто тупили в ТВ. Он даже представить не мог, что с ним поступят так, как обычно поступал он. Сообщать Насте о том, что у нас получилось достать кайф, мы не стали. Поскольку обиды наркоманов друг на друга длятся не долго — до следующего момента необходимости друг в друге, мутить через Данилу мы продолжили на следующий же день.

12.

По прошествии пары месяцев такого торчания я уже в достаточной степени сбросил вес и нарастил круги под глазами, чтобы меня останавливали для проверки документов на улице, что является первым признаком того, что угроза оказаться в казенном доме возросла дальше некуда. Если кому–то кажется, что милиция проверяет документы у кого ни попадя, это – заблуждение. Уверен, в правоохранительных органах работают прекрасные физиономисты, и просто так пытаться нарушить ваши гражданские права никто не станет. На это всегда есть причина. Вот эта самая причина появилась и у меня – я, наконец, стал похож на классического героинового наркомана — прячущего глаза, сухого, быстро двигающегося и постоянно сканирующего местность вокруг. Теперь от окончательного погружения в образ меня отличал только один признак — я все еще не кололся, что вызывало у остальных ухмылки и комментарии наподобие «кайф переводишь». Однажды нас Галкиным даже остановили возле метро два курсанта школы милиции. Они отвели
нас к местному 12ому отделению, где возле ворот отпустили за 300 рублей. Салаги. Самое начало длинного пути на службе отечеству.

В тот день мы с Галкиным и Данилой возвращались с одной из точек возле Ленинградского рынка. К тому моменту мы уже затарились и даже поставились порошком в одном из близлежайших к рынку подъездов, поэтому на сердце было спокойно. Я нес в кармане 2 чека, предназначавшихся Насте, которая в это утро по каким–то причинам не имела возможности прогулять институт (должен заметить, что это было довольно необычно). Мы спокойно шли мимо Ленинградского рынка, чтобы зависнуть в одном из знакомых подъездов, когда мимо нас, следуя в одном с нами направлении, проследовала шестерка классической бело–голубой раскраски. Первым на красные габаритные огни, свидетельствующие о торможении машины, как и водится, среагировал Данила. Опыт — великая вещь, инстинкт, развитый уже имеющимся условным сроком, и n–ным количеством приводов, дал мгновенный сигнал опасности. Данила развернулся и побежал. На то, чтобы сообразить, что в такой ситуации общение с мусорами будет выглядеть фарсом, нам с Галкиным хва
тило секунды две – мы развернулись и побежали вслед за ним.

Убегать по большому счету было некуда – слева от нас была высокая ограда какого–то института, а справа дорога с ментовской машиной, которая уже сдавала назад в нашем направлении. Нам оставалось бежать только вперед метров 100, до первого поворота налево во дворы. Стремительно преодолев эти самые 100 метров, за поворотом мы обнаружили Данилу в телефонной будке, классически мирно делающего вид, что он звонит по каким–то собственным важным делам, и не имеет к нам никакого отношения. На то, чтобы ассоциировать сцену с фильмом «Trainspotting» у нас не было времени, и мы побежали дальше. Милицейская машина уже включила сирену и двигалась, нарушая все возможные правила строго за нами. Мысль о том, чтобы выкинуть зажатые в кулаке чеки возникала в моей голове, но не реализовывалась, цепляясь за надежду, что убежать все–таки удастся.
Нам с Галкиным не повезло. Двор, в который мы завернули оказался глухим, то есть всего с двумя выходами из него, в результате чего мы с Галкиным оказались в мышеловке. Бежать было некуда — сзади по пятам за нами бежал мусор, а возле второго выхода уже стояла милицейская машина, из которой как раз выпрыгнуло всё её содержимое. Мы остановились только после того как один из милиционеров передернул затвор и заорал «стоять». Я среагировал быстрее, и в ту самую единственную секунду, когда моя реакция торможения позволила Галкину быть чуть впереди меня и прикрыть меня спиной, я скинул два чека на асфальт, наступив на них ногой. Теперь мы стояли, подняв руки, и ждали. Складывалось впечатление, что весь Ленинградский рынок выбежал посмотреть на то, как мы получим по шее. И мы получили. Зонтик, оказавшийся у меня в руках по случаю дождя был сломан об мою спину и у меня остался здоровый кровоподтек через всю спину, но на тот момент боли я не чувствовал. Следующее ощущение от приклада ав
томата, вонзающегося в район твоего желудка, трудно с чем–либо перепутать, но адреналин и мысль о том, что нам конец, если я подниму свою правую подошву с чеков, валяющихся на асфальте, блокировали боль. Как это ни удивительно, нас никуда не волокли; в этот раз нас отпустили, ограничившись обыском и легкими побоями. Нас даже не особо спрашивали почему мы побежали — видимо все было ясно. После того как машина с милицией уехала, а зеваки рассосались, мы с Галкиным обнялись, я убрал ногу с чеков, поднял их, и мы пошли домой. Придя к Галкину, мы сели на кухне и, продолжая дрожать от страха, закурили:
— слушай, нам повезло. Почему они нас не отвезли в отдел?
— а черт его знает. Наверное, из–за того, что у нас ничего не было. Когда ты сбросить–то успел?
— Галкин, у меня все на кармане. Я сбросил в тот момент, когда мы остановились и наступил на чеки ногой, когда мусора отъехали, я их поднял.
— ты серьезно? Ну, ты рисковый парень.
— если бы я выбросил герыч где–нибудь по дороге, мы бы его не нашли потом.
— это верно — Галкин затянулся сигаретой, его пальцы дрожали.
— знаешь, что я думаю? Я думаю, что мы заслужили проставить один Настин чек. Надо в себя придти.

после этих слов на лице Галкина появилась улыбка:
— сейчас, я только технику достану, — Галкин ушел в свою комнату и спустя несколько минут вернулся со своими рабочими машинкой и ложкой, — погнали. Он выбрал 10 точек воды, и я отсыпал ему в ложку половину Настиного чека. Свою дорогу я раздвинул прямо на столе. Промолчав следующие 10 приходных минут, мы снова закурили. Покурить после хорошей порции героина всегда было одним из главных наслаждений.
— а что Насте скажем? — Галкина почему–то волновала ее судьба.
— да ладно, есть ведь еще один чек. Она поймет. Все–таки пережили мы сегодня немало.
— ладно, девушка–то твоя в конце концов. И деньги тоже ее.
— ага.

Мы посидели еще с полчаса, смотря в телевизор и не разговаривая. Уверен, что думали мы об одном и том же. Я озвучил нашу общую мысль первым:
— слушай, а давай и второй чек проставим? Скажем, что мы поставились, а потом нас приняли и мне пришлось всё скинуть, чтобы не попасть.
— а может проставим только половину? Оставшуюся часть сахаром забадяжим?
— а зачем? Она приедет вечером, еще замутим. Я ей сейчас смс скину, чтобы денег с собой взяла.
— ну, как скажешь, — Галкин пошел обратно в комнату за причиндалами, после того как он вернулся, мы проставили и второй Настин чек.
Когда вечером на полу–ломке приехала Настя, мы уверенно в два голоса рассказали «правдивую» версию происшествия. То, что по всем признакам мы оба были убиты, нас не смущало. Наркоманы всегда будут до последнего конца отрицать своё очевидное наркотическое опьянение. Насте не оставалось ничего кроме как предложить замутить нам еще. Данила был удивлен тем, что мы сейчас не находимся в обезьяннике местного отделения внутренних дел, но просьба замутить еще его не удивляла.
13.

Весна закончилась. Началось лето, а вместе с ним, и сессия в институте. Где–то в начале сессии мы с Настей поняли, что завязли крепко. Когда ты торчишь на героине, заставить тебя понять, что ты крепко влип, может только первая настоящая ломка. Настоящая. Когда без героина тебе больно физически. Когда ты испытываешь ТАКУЮ боль впервые в жизни. Когда ты понимаешь, что готов на все, лишь бы эта боль прекратилась. Наверное, именно это ощущение в полном смысле слова может называться зависимостью. Когда ты в самом начале пути, если ты не достал героин, день безнадежно испорчен, и всего–то – у тебя скверное настроение, тебя немного потрясывает, но ты можешь спать и не испытываешь боль, но вот когда ты висишь плотно, неудачный день превращается в самый важный для тебя день на свете.
Зависимость подкрадывается к тебе с каждой новой порцией. Она никогда не возникает из ниоткуда. Невозможно употребить один — два раза и сесть на героин плотно. Зависимость формируется только вместе с системой. А это уже разговор о месяцах, не о днях. Я знавал многих людей, которые кололись с десяток раз, а потом понимали, что это не их и прекращали на всю оставшуюся жизнь. Но такие люди исключение. Большинство продолжают и продолжают до тех пор, пока однажды не оказываются в «жаркой» кровати, ощущая боль каждой частичкой своего тела и понимая, что иного выхода, кроме очередного укола у них нет.
В начале лета мы с Настей как раз и столкнулись с этим ощущением. Кое–как закрыв сессию (мне не удалось избежать неудовлетворительных оценок) нами было принято решение переломаться на даче. Стандартная ломка длится неделю плюс–минус один день, ее пик приходится на третью ночь. Именно эту неделю нам и предстояло пережить от первого дня до последнего в первый раз. Наркоман частенько оказывается на ломке на пару дней, и очень редко проходит через весь недельный процесс, потому что к 4ой ночи либо ломается воля, либо героин сам находит его. Даже вынуждено пережив ломку полностью, наркоман покупает еще как только ему представляется возможность. Зная это, мы с Настей не взяли на дачу телефоны и деньги, на которые можно было бы купить билет на электричку и уехать в Москву. На дачу нас отвез Настин брат, пообещав забрать ровно через 7 дней. Мы остались на природе вдвоем без всяких надежд сбежать обратно в Москву, чтобы купить кайф. Помимо продуктов на неделю нами был привезен и грамм
героина, который мы рассчитывали растянуть на несколько дней, чтобы сбить себе дозу и чтобы мучения не были излишне суровыми. Этот самый грамм был вынюхан нами в первый же день. У наркомана всегда найдется причина, чтобы употребить еще немного и обязательно «в последний раз». Следующие 7 дней мы с Настей провели в полузабытьи, несмотря на огромное количество употребляемого снотворного, спать нам не удавалось и большую часть времени мы расхаживали по даче как два зомби, поддерживая друг друга.

Я читал много мнений наркологов о ломке. Некоторые из них считают, что боли, возникающие при отнятии – фантомные, а ломка – болевая галлюцинации мозга, не желающего самостоятельно производить вещества–регуляторы, которые поступают в организм неестественным путем и в неестественном количестве. Я сомневаюсь в этой теории. Когда ты на ломке, нет ничего более реального, чем переживаемая боль. Она всеобъемлюща и избавиться от нее нельзя. Ее нельзя забить другими мыслями, от нее нельзя избавиться, занявшись каким угодно делом, ее нельзя вылечить никаким лекарствами, кроме героина. Врачи считают, что наркоманы часто болеют. Это неправда. За время своего торчания я не болел ни разу. Возможно, врачи путают болезни с ломками, которые постоянно сопровождают жизнь наркомана. Слезящиеся глаза и сопли, непрерывным потоком льющиеся из носа, – первые признаки начинающейся ломки. По ощущениям первые четыре – пять часов отнятия чем–то напоминают грипп. Температура тела становится нестабильна,
тебе постоянно кажется, что у тебя чуть выше стандартных 36.6, тебя начинает потрясывать, а мышцы начинает тянуть. Потом начинается понос. Все героиновые торчки все время испытывают трудности с опорожнением кишечника и, пока поддерживают свою зависимость, страдают от запоров. Как только наркоман лишается героина, плотины прорываются и грязная черно–зеленая масса начинает литься из тебя таким бурным потоком, что бывает трудно выйти из туалета. То, что начинается по прошествии суток – полутора отнятия, и является настоящей ломкой. Многие из ее признаков индивидуальны, но мышечную боль испытывают все наркоманы. У меня сильнее всего всегда болели ноги и поясница. Помимо этой чудовищной боли, которую нельзя снять никакими болеутоляющими таблетками, если только они не содержат опиатов, на ломке я всегда ощущал, что каждую секунду меня сначала бросают в ванную с кислотой, а потом сразу засовывают в холодильник. Волны жара и холода, сменяющие друг друга каждую секунду, и мышечная бо
ль, не дают тебе ни лежать на месте, ни заниматься чем–либо!
осмысленным, любое движение и покой в равной степени мучительны. Все, что ты можешь, это кататься лежа на мокром от пота белье со стиснутыми зубами и считать секунды. Эти самые секунды как будто стоят на месте, время замирает и даже секундная стрелка часов, на которую ты смотришь, кажется недвижимой. Все, что тебе остается – очередной укол, если у тебя нет очередного укола и нет возможность достать его, тебе остается ждать.
Поскольку денег на то, чтобы выбраться с дачи у нас с Настей не было, нам пришлось выдержать эту неделю. На шестой день мы смогли вылезти из дома и прогуляться по лесу, на седьмой день мы смогли в первый раз нормально поесть и поспать. На восьмой день с физической зависимостью было покончено, наша кровь была чиста от опиатов, и мы смогли уехать в Москву без необходимости каждодневно бегать по городу в поисках нового дозняка. Однако, перебороть физическую зависимость – лишь малая толика того, что должен пройти наркоман, прежде чем окончательно завязать, потому что с ним навсегда остается зависимость другая – психологическая. Эта самая зависимость стократно усиливается, если ты употребляешь вместе с кем–то. Причем, неважно употребляешь ты с женщиной или колешься с близким другом, вас связывает героин. Слезть, если вас двое невозможно. Даже если принято полное и окончательное решение завязать, кто–нибудь из вас обязательно скажет «а может быть сегодня все–таки замутим? в последн
ий раз». И глаза предложившего будут блестеть таким ярким пламенем, что все в твоей душе будет кричать «нет», а ты скажешь «да». В следующий раз мы с Настей замутили уже через неделю после того как вернулись с дачи. Не имеет никакого значения кто именно предложил сделать это «в самый последний и исключительный раз». Одного слова из любых уст достаточно для того, чтобы в очередной раз набрать один из знакомых телефонов. А там, где есть один раз, обязательно будет второй. Возвращение к обратному состоянию происходит очень быстро. Возвращение наркомана, не употребляющего некий промежуток времени, вне зависимости от его длительности, на круги зависимости происходит за неделю. При этом за неделю наркоман возвращается к дозе, которая была до того, как он решил слезть. Таким образом, спустя месяц после того как мы вернулись с дачи, мы с Настей совершенно незаметно вернулись к плотному употреблению.

ГАВРИЛОВ

С моим старым школьным другом Сергеем мы встретились возле журфака МГУ. Я уже давал ему однажды пробовать героин, но его было так мало, что Сергей практически ничего не почувствовал. Сильно делиться с героином не хочется никогда, но в тот день у нас с Настей его было много.
— ну, что будешь? – я шмыгнул носом, в горле стояла привычная горечь.
— я в прошлый раз ничего не почувствовал. – судя по улыбке Сергея, он хотел. В первый раз небольшая волна кайфа все–таки задела его, да и страсть любого наркомана к получению дармового удовольствия подсказывала, что первый раз мог быть всего лишь разминкой.
— в прошлый раз было мало, в этот раз много. Где тут можно понюхать?
— в сортире. Пойдем.

Мы зашли в здание факультета и проследовали в мужской туалет. Темные очки, одетые мною по случаю яркого, но еще холодного весеннего солнца, в помещении я снимать не стал. Мы забились в одну кабинку.
— а как мы это будем делать? – в голосе Сергея слышался легкий предвкушающий ажиотаж.
— просто, — я сжал кулак и насыпал горку порошка на кожу, соединяющую большой и указательный палец. Приблизив нос, я шумно вдохнул порошок в себя. Нос покрылся героином, но это было неважно – в тот день кайфа было много. Сергей сжал кулак, и я насыпал ему приличную горку. Последовав моему примеру, Сергей открыл дверь, и мы вышли. Присутствие в туалете преподавателей уже нас не смущало, суетливость Гаврилова прошла как только опиаты ударили по центрам удовольствия его мозга. Мы подошли к кранам, посмотрелись в зеркало и стерли с носов остатки белого порошка, реакция находившихся в туалете преподавателей никого не интересовала.

Вернувшись к Насте, сидевшей возле входа на факультет, я предложил переместиться в Александровский сад. Мы сели и остались на скамейке еще на час. Никто не проронил ни слова. На проходящих мимо знакомых по институту Сергей внимания не обращал. Он был полностью сконцентрирован на том кайфе, что распустился внутри его. Он понимал, что пытаться делиться ощущениями с нами, не иметь смысла, мы все понимаем и точно также хотим сосредоточиться на том, чем не надо делить с внешним миром. Мы сидели, молчали и чесались. Час прошел, и Сергей коротко выдохнул:
— можно замутить еще? – он снова хотел вернуться на пик приятных ощущений.
— можно, — мы пошли к телефону, и я набрал Андрея:
— как у тебя?
— порядок, — раздалось на другом конце провода, и мы поехали в Крылатское, пугая интенсивностью, с которой чесались, других пассажиров подземки.

Андрей встретил нас в том же состоянии, что и мы сами, зрачков в его глазах практически не было, а нос стал красным, потому что Андрей его постоянно чесал. Пройдя на кухню, Андрей положил на стол чек. В чеке было мало, и тех денег, которые Андрей просил, не стоил, но всем очень хотелось продолжить, поэтому мы скинулись и отдали деньги. Помимо того, что героина было мало, он был еще и плохого качества. Понюхав, мы не получили того, что ожидали. Это не могло вызвать ничего кроме раздражения.
— ладно, мы поехали, — я попрощался, как только понял, что улучшить свое состояние не удалось. Растягивать встречу какими–либо приличиями не особенно принято в среде героинщиков. Андрей не слишком настаивал на нашем присутствии, и скорее даже был рад от нас так быстро избавиться, чтобы продолжить спокойно заниматься залипанием в телевизор.
— послушайте, нам надо взять еще и поехать к нам с Настей, — как только мы вышли от Андрея я озвучил программу. Возражений не последовало. Были только добавления. Сережа созвонился со своей девушкой, а Настя пригласила Диму, который где–то по дороге зацепил Анжелу. Об Анжеле надо рассказать особо, потому что девушкой она была очень эффектной. Наполовину индианка, наполовину русская с копной черных волос, точёным лицом и такой же точёной фигуркой. Любой бы хотел оказаться с ней рядом, но, по слухам, ее воспитание не позволяло ей излишне торопиться. Тем не менее, отказ от наркотиков в список запретов, поднимаемых при ее воспитании, не входил, и Анжела любила приложиться к дорожке в туалете института. Зависимости у нее не было, но она подкрадывалась. Еще одна из тех, кто пытался заигрывать, будучи уверенной, что в пропасть ей не соскользнуть. Таким образом, нас оказалось шестеро, и скинувшись на всех за исключением девушки Гаврилова, которая принципиально не играла в подобные иг
ры, мы вскорости через каких–то странных местных Настиных знакомых имели на руках приличное количество героина. Разнюхавшись мы в течение полутора часов играли в жмурки в необставленной трехкомнатной квартире Насти. Большое количество пустого места, полное отсутствие мебели и развлечений, вкупе с экстатичным состоянием большого количества народу предполагали возвращение в детство. Даша в жмурки решила не играть и смотрела на происходящее скромно примостившись в углу. Ей нужен был Гаврилов, Гаврилов нужен был героину.

Игра не вызывала ни у кого улыбок и радости и спустя полчаса от идеи было решено отказаться. Героиновые наркоманы вообще редко улыбаются, — кайф, сидящий внутри, заставляет полностью сконцентрироваться на себе, на ощущениях. Героин не приносит радость моральную. Он приносит физическое ощущение счастья, заполняя клетки опиатами. На то, чтобы пытаться оценить собственное эмоциональное состояние и выразить его, не остается времени и сил. Героин – наслаждение, которым не делятся с окружающими. Дима и Анжела решили, что им пора. Получив то, чего они желали больше всего, оставаться в компании не имело смысла. Мы с Настей решили проводить их, Серегей с Дашей остались дома.

– только я тебя прошу, скажи им, чтобы они не трахались на нашей кровати, — под кроватью Настя имела в виду матрас, разложенный в большой комнате. Я переговорил с Гавриловым, и он обещал, что с этим проблем не будет. Когда мы вернулись, проводив гостей, Настя метнулась к матрасу, а я к подоконнику на котором лежал героин. Понюхав, я закрыл глаза и стал ловить роскошный приход. Качество героина было потрясающим, а зависимость не настолько сильной, чтобы полностью лишать удовольствия. Закончив проверку, Настя отозвала меня в сторону
– волос, я так и знала! Вот он волос! – она предъявила длинный черный волос, ее глаза продолжали все так же смотреть в разные стороны.
– сейчас, подожди, я отошел к подоконнику и насыпал себе на фольгу медленного, зажег зажигалку и втянул горький горячий дым. Когда героин куришь, всасывание опиатов через легкие идет гораздо быстрее, так что сразу после затяжки я побежал и проблевался, когда я вернулся в комнату Настя продолжала сидеть на матрасе.
– ты должен выставить их за дверь. Я просила только об одном, чтобы они не трахались на моей кровати, и я специально сразу пошла проверить. И там этот волос. Ты понимаешь? Я не хочу, чтобы они оставались здесь, — Настино лицо выглядело классически обдолбанным, ее глаза смотрели в разные стороны и постоянно закрывались, кожа была неестественно серого цвета, волосы не причесаны. При этом она старательно изображала себя хозяйкой квартиры, коей, впрочем, и являлась. Чем именно ей не угодили Даша и Гаврилов было непонятно, но спорить с человеком в таком состоянии было бесполезно. Поскольку я сам был в таком же состоянии, для меня было гораздо проще выставить друга из квартиры, чем спорить с Настей. Мои глаза слипались, кайф обволакивал мое естество, я словно плавал в теплой воде наслаждения.
– сейчас я все сделаю, — я вышел из комнаты и отправился к Гаврилову с Дашей, они стояли возле подоконника и целовались.
– Сереж, можно тебя на минуту? – мы вышли в коридор, — слушай, Настя настаивает на том, чтобы вы уехали.
– брат, но нам некуда идти, на улице зима, у нас нет денег и некуда идти – Гаврилов был не настолько сильно убит как я и говорил правду. И он, и Даша на тот момент жили с родителями и у них совсем не было денег. Доходило до того, что им приходилось заниматься любовью прямо на снегу в парке. Но меня это не касалось. Настя со своим волосом мешала мне спокойно кайфовать, а это было не допустимо, если мне надо было выгнать близкого друга на улицу просто для того, чтобы меня никто не доставал, значит мне надо было сделать это. Никаких угрызений совести.
– брат, я здесь не при чем. Сам понимаешь, это не моя квартира, тут решает Настя, — обидевшийся Гаврилов позвал Дашу и они ушли. Закрыв за ними дверь, я подошел к подоконнику и высыпал еще порошка на фольгу. Настя лежала на матрасе, похотливо смотря на меня своими убитыми глазами:
– ну, что поебемся? Я вдохнул дым и снова побежал в туалет блевать.

Гаврилов больше никогда не употреблял героин.

14.

Остаток лета мы прожили с Настей в квартире на Университете. Трехкомнатная квартира, принадлежавшая ее матери, была обставлена матрасом на полу и телевизором, стоявшем на старом стуле. Но нам ничего большего и не было надо. Квартира была отремонтирована для ее сдачи в наем, и мы там жили временно, постоянно бегая по местным муткам и иногда захаживая в институт. Как и всегда, героин находил нас сам. Какие–то старые Настины школьные приятели, которые тоже подвисали по теме и мутили на местности. Вечера снова превращались в неутомимые поиски медленного.
Мутка героина в Москве – вещь кропотливая и заставляющая все время находится в режиме ожидания. Записные книжки испещрены малознакомыми именами и номерами, которые набираются в зависимости от вероятности вымутки. Начиная с самых вероятных, ты плавно падаешь вниз – к тем номерам, которые мог не набирать уже несколько месяцев. Но ты их набираешь, в надежде услышать «да, приезжайте, маза есть». После этих слов, особенно если тебя уже подкумаривает, ты готов сорваться в любой район города. Чем дольше ты не звонил по тому или иному телефону, тем больше вероятность того, что тебя кинут или просто потратят время бесполезным ожиданием неизвестно чего на подоконнике грязного подъезда в незнакомом районе города. Чаще всего тебя кидают. Берут деньги и либо приносят откровенное дерьмо, либо исчезают во тьме. Не знаю, как часто такие бегунки попадают впоследствии под раздачу, но, спустя пару месяцев, ты оказываешься все в том же конце записной книжки, и все равно набираешь этот телефон, н
адеясь, что именно в этот раз тебя не кинут. Ломка способна творить удивительные вещи с человеческим сознанием.
Пока мы жили на Университете, мы мутили по трем направлениям — старые Настины знакомые на районе, знакомые на Соколе и институт. Одно время нашим с Настей бегунком была девушка по имени Маша, откуда–то с Юго–востока Москвы. Весящая под центнер, с африканскими дредами она была из той узкой прослойки москвичек, которые в середине 90–ых купились сначала на большой черный член, потом на черную культуру, ну, а потом уж и на героин. Ее история была вполне классической – черный парень из института Дружбы народов, который в клубе не побрезговал ее роскошным телом, а потом в первый раз накачал медленным, плавно превратив ее в более–менее не палевного распространителя. Маша помимо того, что дико бадяжила героин сахаром (разумеется, уверяя нас, что это дело рук ее черного друга), занимала дико много времени. Она вполне подходила под определение «твой дружелюбный продавец». В обмен на возможность взять в любое время и в любом количестве, а зачастую и без денег, мы вынуждены были часами в
ыслушивать ее стенания относительно убийства Тупака Шакура, измен ее возлюбленного, общака, устроенного ей в каком–то мусорском отделении, после того как ее приняли с 5 граммами, и прочая. Наши отношения закончились стандартно для торчкового мира – Настя взяла якобы на реализацию 5 граммов, и мы исчезли из жизни Маши навсегда. Что с ней стало дальше не известно, но предположить вполне возможно. В любом случае, она заслуживает многого за такое количество сахара.
В те времена мы редко оказывались без медленного и большую часть ночей проводили залипая в ТВ, либо совершаю в кровати неутомимые многочасовые секс – марафоны. Многочасовые они были по той причине, что шансов кончить под медленным не существует, — ты можешь стирать свой детородный орган в лоскуты, но у тебя вряд ли получится приблизится к оргазму даже на миллиметр. Тогда произошло и мое первое свидание с учреждением под названием КВД №13 по г. Москва.

15.

В один «прекрасный» день, я проснулся, готовясь отправится в институт, и пошел поссать в туалет. Начав процедуру, я внезапно обнаружил, что из моего мочеиспускательного канала прямо в туалет вытекает желтая, густая струя боли. Ощущения не из приятных: резкий запах, резкая боль, резкие гнойные выделения и соответственно резкая ярость по поводу моей «сожительницы». Себя винить мне было не с руки, поскольку Насте я не изменял. Половой интерес вполне успешно заменяется интересом к наркотикам, так что виноватой могла быть только Настя. Логика железная и неоспоримая.

Помимо перечисленных «резких» обстоятельств, присутствовали также маленькие уплотнения в виде прыщей на стволе члена, там где кожа переходит, как бы сказал Овидий, в вершину. Примерно через неделю пыток я понял, что само это не рассосется. Чтобы помочиться мне приходилось ложиться в горячую ванну — так боль была более–менее терпимой. Поскольку я — трус, врачей я боюсь втройне, Вы можете себе представить КАКИЕ боль и отчаяние необходимы, чтобы я перестал надеяться на самоликвидацию проблемы.

Итак, поняв, что деваться некуда, Настя нашла мне частного доктора, который был готов принять в режиме «неживой» очереди. Просочившись сквозь эту самую очередь, я оказался лицом к лицу с угрюмой женщиной средних лет в резиновых перчатков, которая после слов «покажите вашу пиписечку» или что–то в это роде, тщательно осмотрела меня и вынесла диагноз: «молодой человек, у Вас сифилис». Говоря в терминологии того же Овидия Luis. Мне было выписано направление в КВД №13 по г. Москва.

И вот, я оказался в КВД. И в первый раз. И с сифилисом, и с сифилисом. И с сифилисом, полученным от девушки, с которой живу. КВД находилось в какой–то полной жопе, куда надо было ехать от Университета полтора часа, а на улице зима, и чтобы поссать мне необходимо лечь в ванную.

В приемной я сдал свои настоящие координаты, свои ФИО, и сифилис, и направление.
Стою в очереди. Все, как и следовало ожидать – зеленые тошнотворные стены, депрессирующие гигиенические плакаты на стенах, удрученные люди и радостные сестрички в белых халатах. После того как пришла моя очередь, я зашел в кабинет, снял штаны и предъявил своё достоинство.

Реакция первой сестры испугала меня. Осмотрев мой член, она кратко сказала:
— о, Боже!!! да у вас весь канал забит!!!

Сестра оказалась человеком действия, взяв в руки какую–то штуку, напоминающую шампур – с такой же ложбинкой для стока крови посередине, она ввела шампур в мой мочеиспускательный канал и начала делать резкие поступательные движения вверх–вниз. Даже когда просто берут мазок ощущения не из приятных, а тут мой член превратился в грозное оружие, которое просто необходимо почистить перед боем.
— молодой человек, я вам сказать ничего не могу до анализа крови.
Это было логичным. Я переместился в очередь следующего кабинета, в котором предстояло сдавать кровь. Спустя час ожидания в моей вене оказался 10–кубовый шприц, никакого милосердия, ноги ватные, мысли о самоубийстве и полной неполноценности.

Сдав кровь, я сел в очередь в первый кабинет, сижу с израненной рукой и прочищенным орудием. Все та же сестрица, увидев меня в кабинете снова, направила меня по следующему адресу:
— теперь, молодой человек, пройдите в кабинет №7.
— зачем?
— вам сделают соскоб.

Слово «соскоб» насторожило меня. И не зря. В кабинете №7 сидела бабушка–божий–одуванчик, На ее столе располагался большой металлический ящик с инструментами. Закрытый. Я насторожился еще больше.
— снимайте штаны, молодой человек, садитесь на клеенку, — бабушка выглядела абсолютно спокойной и уверенной в том, что делает. Пока я снимал штаны, она открывала свой волшебный сундучок и достала одноразовые насадку и держатель. Насадка, судя по форме, была скальпелем.
— это скальпель?
— да, мой дорогой.

Для настороженности у меня больше не было причин — она преобразовалась в уверенность. Уверенность в том, что сейчас моему дорогому и единственному сейчас причинят боль при помощи скальпеля.

Бабушка спокойно и деловито срезала все уплотнения на моем члене, постоянно укоризненно приговаривая:
— ну что ж вы ВСЕ так кричите?!

Объяснить этого я ей не мог. Я просто продолжал кричать.
После этой процедуры я оказался все на той же скамейке в коридоре. Потрепанный и изможденный. Я ждал вердикта. Когда ждешь его, время тянется мучительно долго. Уже очень хорошо знакомая сестричка, выглянув из своего кабинета, и шелестя бумажками озвучила то, что мне предстояло в дальнейшем:
— пройдите пожалуйста к Глав. врачу.

Узнав, что на меня хочет посмотреть аж сам главный врач наводил на мысль, что сейчас меня отправят на Соколиную гору. Я вошел в кабинет. Врач смотрела на меня равнодушно и солидно:
— молодой человек, какими средствами контрацепции вы пользуетесь?
— вагинальные свечи.
— у вас на них аллергия. Смените способ контрацепции, неделю промывайте член марганцовкой. До свидания.

Эта история не помешало мне еще трижды появляться в различных заведениях, занимающихся данной проблематикой, и столько же раз уже по настоящему получать свои уколы.

16.


Следующая попытка завязать с употреблением была предпринята нами с Настей уже после возобновления учебного года. Мы с Настей стояли на Центре в МГИМО и думали как и где нам мутить на этот раз, когда к нам подошел один из знакомых ребят, баловавшихся героином:
— ну, что, продолжаем мутить?
— да нет, ты же знаешь, что мы не употребляем, — мы втроем рассмеялись. Шутить о том, что ты давно завязал, считалось хорошим тоном среди наркоманов.
— а ведь знаете, есть один способ сняться за одну ночь. Цена вопроса 20 долларов.
— да ладно? И что это такое?
— препарат называется Анатаксон. Выпиваешь таблетку на ночь и к утру ты совершенно чистый человек, — глаза знакомого почему–то блестели. Он явно недоговаривал.
— а как таблетка работает?
— таблетка за ночь расщепляет все опиаты в твоей крови. 8 часов мучений и ты абсолютно чист.
— ты сам–то ее принимал?
— еще бы! Масса впечатлений! – он заговорчески подмигнул, — и, главное, прямо на следующее утро ты абсолютно чист!

На словах все выглядело великолепно. Зная, что возможности изолировать себя от наркотиков у нас нет, перспектива всего за одну ночь избавиться от зависимости, выглядела привлекательно. Мы купили две таблетки и разъехались по домам.

Прием Анатаксона был одной из главных ошибок в моей жизни. Как наркоман может выжить, после принятия этой таблетки для меня остается загадкой до сих пор. Что такое Анатаксон мы на тот момент не знали, поэтому решение выпить эти таблетки было продиктовано исключительно желанием быстро и просто слезть с героина. Только постфактум мы узнали, что «анатаксон» — препарат, который дают опиато — зависимым людям для блокировки действия опиатов, подчеркну, дают «чистым» людям, то есть людям, в крови которых опиатов нет. Учебник говорит, что «АНТАКСОН является антагонистом опиатов, блокирует фармакологический эффект экзогенно введенных опиатов посредством конкурентного связывания с опиатными рецепторами и применяется как для устранения наркотической зависимости, так и для профилактики рецидивов», но это слишком сухо и неизобретательно для стандартного торчка на медленном. В том случае, если опиаты содержатся в крови, действующее вещество данного «лекарства» выводит их в течение примерно
8 часов. Иными словами, если ты плотно торчишь и принимаешь «Анатаксон», то та ломка, которую обычный торчок переживает за неделю, аккумулируется в одну оооооооочень долгую ночь. ОЧЕНЬ долгую ночь. Бесконечную ночь. Если ты остаешься жив (шансы на то, что от болевого шока может остановиться сердце довольно велики), то ты чист, что бывает важно с точки зрения, допустим, медицинского освидетельствования в институте, или глупой мечты о завязке таким способом. Если ты не остаешься жив, то никто так толком и не понимает, как именно ты склеил ласты в этой жаркой кроватке с родителями в соседней комнате. У меня таких ночей в «карьере» было две. Вряд ли я вам могу что–то о них рассказать. Могу только посоветовать – не стоит этого делать, если только вы не собираетесь досрочно познать каково это там… в аду… Я знал человек 20–30, которые придерживались такой же точки зрения. Для завершения картины, могу Вам сказать, что анатаксон в больничных условиях обычно дают под общим наркозом.

Этой ночью всё на что я был способен с точки зрения поддержки Насти, это один звонок ей на домашний телефон с вопросом:
— ты еще жива?

Она была жива. Когда на следующее утро я встал с кровати, я боялся смотреться в зеркало. Мне казалось, что я поседел и постарел лет на 40. Положительным моментом в приеме «лекарства» оказалось то, что я действительно был чист, и физическая зависимость меня отпустила.

17.


Я слишком устал от непрерывных ломок и мотаний по барыгам, и после «удачно» прошедшего эксперимента с анатаксоном, мне удалось временно подвязать, по крайней мере об острой физической зависимости речи уже не было. Насте завязать не удалось. Такое случается часто — всегда найдется повод употребить «один прощальный раз». Именно этот «прощальный» раз и становится твоим первым в новой очередной по счету зависимости. Я не одобрял ее регулярных появлений в уторченном состоянии, но сделать ничего не мог, да и не особо хотел – слишком хорошо понимал, что оторвать человека от его пристрастия трудно, и сколько не произноси умных и правильных фраз, это ничего не изменит. Мы виделись все реже, а когда виделись, она была совершенно не в том состоянии, которое располагает к общению. Я, конечно, продолжал время от времени употреблять, но Настя, как опытный наркоман, постепенно отсекла меня от финансирования, а значит и от результативных муток. Ее резко увеличившаяся доза, как жадный червяк
с раскрытым ртом, требовала все больше вливаний героина, и на то, чтобы спонсировать еще один голод – мой, у Насти уже элементарно не хватало возможностей. О «любви» в таких ситуациях речь никогда не идет, потребность в выживании диктует свои правила. Вокруг Насти стало появляться все больше незнакомых мне мутных личностей, общаться с которыми не хотелось из–за их явно криминальных наклонностей и необузданного желания колоться несмотря ни на что. По прошествии пары месяцев такой жизни, Настя честно сделала еще одну попытку переломаться анатаксоном, и я впервые в жизни узнал, что такое смотреть на жесточайшую героиновую ломку более–менее трезвыми глазами. Начавшись с невинного «меня немного знобит», по прошествии часа Настя лежала на кровати и, стеная в голос, молотила по стене комнаты руками, умоляя меня сделать что угодно, лишь бы остановить боль. В результате все закончилось вызовом неотложки и вливанием реланиума в Настины вены. Помимо этой «помощи» медицинские работники
стрясли деньги за молчание и медикаменты и, пожелав не поним!
ающей что творится вокруг Насте, пережить эту ночь, поехали по следующему вызову. Ничем больше неотложка помочь не могла, потому что если уж ты пошел по резкому пути вывода героина из своих жил с помощью блокиратора, облегчить процедуру невозможно.

Эта попытка остановиться Насте тоже не удалась, после чего наши пути стали окончательно расходиться. Как выяснилось позже, совместные походы в поисках героина с совсем темными личностями, не довели Настю до добра и однажды ее с каким–то знакомым возле дежурной аптеки приняли опера. Ребята покупали в аптеке шприцы. В Настином лифчике были найдены 2 грамма. Поскольку у Настиного спутника уже была судимость, его закрыли сразу и надолго, а Насте пришлось обратиться к родителям для поиска нескольких тысяч долларов, которые требовали служители закона за закрытие против нее дела. Насте, конечно же, пришлось открыть горькую правду про то на что ей нужны эти деньги, и родители решили переломать ее на даче у ее брата.

26 декабря, прямо перед своим отъездом на дачу, Настя приехала ко мне. Мы оба понимали, что то, что между нами было, уже давно кончилось. Героин вообще убивает любую любовь, кроме любви к самому себе и героину внутри тебя. Глядя на ее запавшие глаза и неестественную худобу, я испытывал только отвращение и желание поскорее открестится от чего угодно, чтобы нас могло связывать. Поскольку сам я не торчал, я считал, что Настя сама себя довела до такого состояния, так и не сумев пробалансировать на грани. Я явно переоценивал возможности человека в этом вопросе.

Когда я открыл дверь, она держалась обеими руками на решетке внешней двери и пыталась вымученно улыбаться. Поскольку она снова была удолбана, улыбка получалась плохо.
— смотри, кто к тебе прискакал — в ее правой руке была зажата маленькая плюшевая игрушка, — это — жираф. Он тебя очень любит.
— привет, — я открыл дверь и взял жирафа, — спасибо за подарок.

Настя поцеловала меня в щеку, вошла в прихожую, разделась и сразу отправилась ко мне в комнату. Я сходил на кухню и поставил чай, жираф остался лежать в прихожей. Когда я вернулся Настя сидела на диване, я не стал подходить к ней и остался стоять в дверях:
— ну, что? Ты решила вопрос с мусорами? Родители денег дали?
— да, дали. Только на лечение не осталось. Поэтому и еду на дачу. Из лекарств ничего нет. Только снотворное и всякие травы. Даже релашки с трамалом нет.
— тебя ждет веселая неделька.
— да, я знаю, — Настя почесала нос типичным движением наркомана, то, что она под кайфом было видно еще на лестнице.
— послушай, ты же сейчас угашена… ты же чешешься…
— да. У меня есть немного. Хочешь?
— одну дорогу можно было бы… — я не был бы наркоманом, если бы отказался.

Настя быстро метнулась к своей сумке и достала из нее целлофановый шар. Когда она раскрыла его, мои глаза полезли на лоб — я давно не видел такого количества порошка. Медленный был коричневым — грязным, что свидетельствовало о том, что с ним нужно было быть аккуратным, легко было схватить передоз. Настя разложила на диске три дороги — две себе и одну мне. После того как мы понюхали, Настя сняла свитер, обнажив руки. На ее локтях были явно видимые следы свежих уколов.
— ты колешься? — я показал на дороги на руках, — я же просил тебя никогда этого не делать. Мы же договаривались! — Настя нервно одела свитер обратно:
— это… это от капельниц… это не от уколов.
— Настя, мне–то можешь мозги не парить, а?!

Я не кололся принципиально. Мною владела мысль, что пока ты нюхаешь, ты еще не наркоман. Ты именно что балансируешь на грани, не срываясь вниз. Когда мы начали с Настей встречаться, мы действительно договаривались, что никогда не будем колоться, однако предъявлять ей такие претензии было наивным, что ей делать за нее решал героин.
— прости меня, — Настя опустила голову, — так произошло. А потом уже не хочется нюхать. Это два совсем разных ощущения – я в ответ лишь покачал головой, — ты знаешь, я очень тебя люблю. Мне сейчас тяжело. Я тебя прошу, не бросай меня. Не сейчас…
— извини, это невозможно. Я тебя не люблю, и ты слишком погрязла во всем этом, — я был краток и несправедлив. Мне хотелось закончить эту тему как можно быстрее и выгнать Настю из дома, свою порцию героина я все равно уже получил, — я думаю тебе пора идти.
Настино лицо практически не отразило никаких эмоций. Единственное, что она могла сказать:
— а ты можешь меня выебать в последний раз?
— нет. Я не хочу, — я покачал головой, — иди.

После того как она оделась и ушла, я выглянул в окно. При появлении Насти из подъезда, с лавочки во дворе снялся один из тех мутных типов, с которыми она водила дружбу в последнее время. Он подошел к ней, обнял за плечи, и они ушли.

18.

После того как я «разобрался» с Настей, я совсем перестал ходить в институт. Мне было стыдно за то, что я бросил ее в тот момент, когда она слезала, и я не мог себе представить как после этого смогу смотреть ей в глаза. С другой стороны, оглядываясь назад, я не могу сказать, что это было трезвое решение. Малодушие и слабость, закрепившиеся в душе, правили бал и подсказывали самые простые, а значит и самые неверные решения жизненных проблем. Убежать всегда проще всего. Настя была лишь оправданием, впрочем, как и тот факт, что моя будущая профессия не интересовала меня с той же степенью равнодушия, что и прежде. С третьей же стороны я продолжил свой роман с героином. Уже, правда, без Насти, но двое – я и он, на борту точно были. Всё вернулось на круги своя очень быстро. «Наркоманская общественность» Настиного исчезновения не заметила, и я продолжил мутить с Данилой и Галкиным, как и прежде. Впрочем, некоторые изменения произошли. Два главных из них — увеличение ментовских прием
ов и появление Нади. Также изменился источник финансирования зависимости – я стал в открытую воровать деньги у родителей.

Познакомил нас, разумеется, Галкин, который, похоже, учился в одной школе с каждым местным наркоманом. Новости о том, что человек употребляет героин, разносятся по «местной» среде очень быстро, так что и Надя, и Галкин твердо знали, что оба употребляют, и наладить контакт у них получилось моментально. Когда же выяснилось, что Надя уже с полгода (как она говорила) торгует «медленным», а у нас есть деньги, наши встречи превратились в ежедневные.

Надя была невысокой худощавой блондинкой со вздернутым носом и очень острыми чертами лица. Возможно, до того как она начала колоться она была привлекательной, но со временем героин отточил черты ее лица, и о них было вполне реально было порезаться, особенно принимая во внимание холодный жесткий взгляд героинового наркомана с очень большим стажем. Больше всего в ее внешности поражали дороги на центрах, каждая из которых заканчивалась глубоким колодцем, который уже никогда не зарастет. Насколько я впоследствии узнал из ее собственных рассказов, на героин ее посадил какой–то бывший парень–бандит, в один прекрасный день исчезнувший с концами из ее жизни. Жила Надя в хорошем кирпичном доме на Ленинградском проспекте с матерью и младшей сестрой, а зарабатывала себе на жизнь тем, что чистила кошельки на вещевом рынке Динамо, ну, и продажей героина, соответственно. За ее спиной уже были два года на зоне, куда она попала за обнаруженный ментами в ее сумочке шприц с раствором. Отсидев
положенное, Надя встала на учет. Учет этот был не только наркологический, но и милицейский. Всем было очень хорошо известно, что Надя работала под крышей местных оперов. Я не в курсе сколько и кому именно она платила, но то, что ее конкуренты частенько задерживались, в отличие от нее самой, — факт. Постепенно установился и мой распорядок дня – для родителей я делал вид, что ухожу в институт, а сам прождав где–нибудь пару часов в метро, чтобы родители точно могли уйти на работу, возвращался домой и звонил Галкину. Мы начинали ждать Надиного приезда из–за города. Героин Надя покупала у цыган где–то в 30–40 километрах от Москвы. Электричка с нею отходила рано утром в направлении табора, а примерно в 1 дня привозила обратно, упакованной ровно на то количество, которое ей нужно было употребить самой, плюс количество на продажу. Естественно, она не делала на этом никаких денег, она только кормила впритык свою собственную зависимость. К часу дня мы с Галкиным уже исходили соплями,
ожидая ее звонка как манны небесной. Впрочем, звонка мы не ж!
дали, мы звонили сами. Каждые 20 минут один из нас набирал знакомый до боли в прямом смысле телефон, в надежде услышать знакомый сонный голос со словами «да, заходите». Надя не отличалась от всех остальных торговцев. Она прекрасно понимала, что ее будут ждать, а потому никогда не торопилась. Я далек от мысли, что барыги специально заставляют наркоманов ждать, чтобы почувствовать свою власть или чтобы дать человеку как следует помучаться прежде чем получить лекарство. Скорее это естественная реакция человека, который сам уже укололся. Он никогда не будет тревожиться больше необходимого и ломать себе кайф, делая что–то даже очень нужное. Я подозреваю, что мы были ее лучшими клиентами, потому что никогда не просили в долг и всегда хотели еще. Иногда на ее лестничной площадке околачивалась еще пара человек, но это скорее было исключение. Надя твердо разводила клиентов, зная, что обмен информацией между ними может только повредить ее маленькому бизнесу.

В общем, мои дни превратились в ожидание 2 часов дня, когда Надя наконец давала отмашку и некоторые местные наркоманы, разведенные по времени, бежали к ней в подъезд, чтобы закупиться.


19.

Мы с Галкиным сидели у меня на кухне, в очередной раз ожидая Надиного приезда. Я как всегда прогуливал институт, Галкин как всегда был свободен от каких бы то ни было обязательств перед социумом. У героиновых торчков вообще редко бывают обязательства перед обществом. Для наркоманов наркотик и есть общество.
— слушай, меня вчера чуть не приняли, — Галкин был нервен, но явно радовался тому, что ему удалось выбраться из лап мусоров.
— где, у Нади? – я, в свою очередь, после того как услышал новость, испытывал ужас при мысли о том, что Надин вариант может быть запален и нам придется искать другой источник существования.
— нет, не у Нади. У нас тут в соседнем дворе чурка торговать начал. Героин офигенный был.

Я, естественно, ничего не знал об альтернативном надиному варианте приобретения, но сделал вид, что меня совершенно не обижает, что Галкин мутит без меня, да и еще и по какому–то хорошему каналу. Несмотря на то, что он постоянно затаривался на мои деньги, он не чувствовал себя обязанным и при малейшей возможности цеплялся за любую возможность купить для кого–то у кого–то, не сообщая мне об этом. Я это понимал, но сделать ничего не мог. У Галкина, в отличие от меня, на районе была масса знакомых, желавших намутить чего–нибудь, и Сережа с радостью предоставлял им эту возможность. Может быть я принимал наши отношения за дружеские, не думая тогда о том, что отношения между наркоманами на все 100 построены исключительно на совместном употреблении.
— ну и? как это было? – послушать историю было интересно. Наркоманы всегда одержимы болезненным интересом к историям, когда кто–то попадает. В этот момент вспоминаются свои собственные «залеты» и испытывается облегчение от того, что на этот раз была не твоя очередь.
— к нему был Данила вхож. Меня он не подпускал. Так вот, Данила договорился, зарядили ему денег, стоим, ждем в соседнем подъезде. Через 10 минут, как и договаривались, Данила пошел, взял, а на выходе из подъезда его принимают опера в количестве 5 штук, сажают в машину. Дальше обычный расклад – или ты нам его сдаешь, или уезжаешь года на 4 за хранение и перевозку, — Галкин затянулся сигаретой.
— ну и? Что дальше?
— дальше Данила берет у них меченые деньги, идет, покупает 4 чека, заходит в подъезд, мы с ним трескаемся, а в это время опера вламываются к барыге в хату. В общем, человек сядет лет на 10. У него только – только ребенок родился. Вчера жену с коляской видел. Расстроена наверное, — Галкин ухмыльнулся, а я вспомнил как Надя расспрашивала у меня куда пропал Галкин. После моих слов о том, что видимо у него какой–то новый вариант, она позвонила по нужному номеру и опера, отследив новую точку по ее наводке, выполнили свой план. Надя, в свою очередь, избавилась от конкурента. Сработано ловко и к обоюдному удовольствию сторон. Галкину обо всем этом я говорить не стал.
— ну что, попробуем еще позвонить? Меня уже трясти начинает.
— да я и сам не в лучшей форме. Чья очередь?
— моя, — я взял телефонную трубку и вбил знакомые 7 цифр. Раздался знакомый звук определителя номера, но на этот раз Надя трубку взяла.
— алло.
— привет. Это я. Как там у нас дела?
— глухо. Сегодня глухо.
— как глухо? – представить себе худшую новость было невозможно.
— цыган прижали какие–то местные. Сегодня они отказывались торговать.
— Блядь. И что теперь делать? У тебя какие–нибудь другие варианты есть?
— ни одного. Я сама сегодня ватками ставилась.
— ладно. Если вдруг что, ты обязательно позвони.
— хорошо. Пока.

Надя повесила трубку, а я посмотрел на Галкина. Он уже все понял и рассматривал записную книжку в своем сотовом.
— ну, идеи есть?
— сейчас узнаем, — он взял у меня трубку и начал набирать какой–то телефонный номер. Потом еще и еще. Везде была одна картина — картина запустения. Приближающаяся ломка наполняла мысли отчаяньем и скорбью.
— ну–ка, дай телефон, — я решил попробовать взять через Андрея. Он частенько брал через меня у Нади, но какие–то варианты на своей местности у него быть могли. Как и Галкин, Андрей постоянно был дома, поэтому взял трубку сразу.
— алло, брат. Здорова. как твои дела? У нас тут глухо. У тебя есть какая–нибудь маза? Хорошо. Нам нужно будет 4. Во сколько и где? Хорошо, до встречи, — я повесил трубку, разговор получился коротким — у Андрея не было денег, но был контакт. За стандартный подогрев он был готов нам помочь.
— Галкин, заводи мотор. Через час на Кутузовской.

Мы прыгнули к Галкину в его восьмерку и через 40 минут уже были на месте встречи — возле театра Куклачева. Оставалось ждать 20 минут. Мы вышли из машины.
— слушай, тут напротив аптека, — Галкин указал на противоположную сторону Кутузовского, — я пойду баянов куплю.
— ладно. Я тебя здесь подожду, чтобы Андрея не пропустить.

Галкин исчез в переходе, а я остался. На улице была весна, деревья начинали исторгать из себя первые листья, птички пели, солнышко светило, и даже несмотря на отчетливый призрак ломки, засевший внутри организма, я был умиротворен. Это умиротворение и скорость, с которой произошло дальнейшее, и сыграли со мной злую шутку. Я был не готов. Через 5 минут ожидания, из перехода показался Галкин, его руки были вывернуты за спиной двумя огромными мужиками, следовавшими по бокам.
— это он? — проорал один из них Галкину, указывая на меня.
— да что тут думать, конечно он, — ответил вместо Галкина второй, и я моментально получил удар поддых, согнувший меня пополам. За спиной щелкнули браслеты.
— попали, — была моя первая мысль. Второй мыслью было: «хорошо, что у нас ничего нет», третьей мыслью было: «они легко могут это исправить».

Покупать шприцы в этой аптеке было плохой идеей. Большинство дежурных аптек в Москве находятся под присмотром оперативников местных отделений милиции, зарабатывающих себе на жизнь разводом наркоманов на деньги и звезды на погонах удачными задержаниями. Говаривали даже о том, что у продавцов есть под прилавком специальная кнопка, которую они нажимают, давая сигнал о том, что кто–то купил у них шприцы, но получить подтверждение этой версии из первых рук у меня возможности не было.

Нас с Соркиным перевели по подземному переходу на проивоположную сторону Кутузовского и посадили в черный джип приличных размеров. Судя по отсутствию магнитолы и навороченной электронной начинки, джип был служебным. галкин с одним из оперов сидел на заднем сиденье, меня засунули на переднее.
— ну, что ребятки, поехали, покатаемся, — двигатель завелся, а я получил еще один профилактический удар поддых, — что, наркоманы значит?
— да нет. Мы так… Иногда, — роль отвечающего я взял на себя.
— где? — вопрос был короток и конкретен. Накрыть барыгу всегда прибыльнее, чем обычного торчка, поэтому выяснение местоположения продавца всегда являлось у оперов приоритетным вопросом.
— да я не знаю. Я приятелю позвонил. Мы же только балуемся. Я вообще не колюсь, — я задрал рукав и показал оперу свой чистый централ, мой голос подрагивал, потому что мне было страшно, — одному старому другу позвонил. Он сказал, что возле Куклачева встретимся… Стояли ждали, а его все нет.
— хорошо, сейчас мы вернемся к вашему Куклачеву, — при этих словах оперативник развернулся через две сплошные Кутузовского, и как ни в чем ни бывало подъехал к месту, где стояла наша машина, — есть он где–нибудь здесь?
— нет, — я сказал правду, Андрея не наблюдалось.
— а ну–ка, пойдем, позвонишь ему.

Что делать в такой ситуации я не знал. Кому звонить? Что говорить? Ответов на эти вопросы у меня не было. Оперативник снял с меня браслеты и вытряхнул на асфальт. Телефон–автомат был в сотне метров от нас. Я дождался пока мой конвоир выйдет из машины и понуро побрел рядом с ним к телефону.
— где деньги–то на эту гадость берете?
— да я работаю. Компания зерном торгует.
— канадским зерном? — этот вопрос вверг меня в ступор.
— почему канадским? нашим, российским, — я поднял голову и мгновенно наткнулся взглядом на идущего навстречу Андрея. Тут же оценив ситуацию, я скосил глаза влево, давая понять, что лучше ко мне подходить. Андрей прошел мимо, а мы подошли к телефону–автомату.
— ну, давай, звони своему другу.
Я набрал номер Андрея и услышал запланированные длинные гудки.
— трубку никто не берет, — я дал оперу послушать.
— действительно. Ладно, пошли обратно к машине.

Мы сели в салон. Галкин смотрел на меня затравленно и вопросительно. Я снова взял инициативу в свои руки:
— давайте решим вопрос полюбовно. Мы готовы заплатить.
— ты что, нам взятку предлагаешь, сука? — я получил очередной удар в живот.
— нет, нет, что вы! — я почти плакал от чувства беспомощности.
— ладно, — опер резко подобрел, — сколько у вас есть денег?

Я достал все, что у меня было в правом кармане. Как у человека опытного, остальная половина денег лежала в левом. Опер по хозяйски отделил столько сколько счел нужным и переложил деньги к себе в карман, посчитав, видимо, день удавшимся.
— ладно, давайте, уебывайте отсюда, — меня в очередной раз вытряхнули из машины, Галкин последовал за мной. Джип, не торопясь, отъехал. Как и всегда после приёма мы с Галкиным молча обнялись.
— поехали, — Сережа завел машину.
— Андрей тут, — в 200 метрах от нашей машины Андрей стоял и делал вид, что рассматривает афишу Куклачевского цирка, — Я ему дал знак, чтобы он не подходил. Он мимо прошел.
— и что? Нас сейчас в любой момент могут принять по–новой. Может они за нами следят сейчас?
— как будто я этого не знаю! — почти заорал я. Галкин раздражал меня своей бесполезностью, — и что теперь делать? Ты предлагаешь ехать домой и корчиться от боли? — я нервно прикурил, — вот что, давай намотаем здесь кружок и вернемся, пару минут он точно подождет, не глупый.

Мы сделали круг по местности. Андрей нас по–прежнему ждал. Спустя 10 минут мы закупились, поставились в подъезде, и больше эта история даже не обсуждалась.

20.

Тот раз, когда ты колешься в первый раз, всегда запоминается. У многих он совпадает с первым по счету приемом героина, но у меня это случилось лишь года через 4 (я вполне могу путать даты). Я все время нюхал. Это не вызывало одобрения, но, в конце концов, за свой кайф я всегда платил сам, так что это было сугубо мое личное дело. Оглядываясь назад, мне кажется, что укол был неким психологическим барьером, который, как я считал, отделял меня от окончательного «падения». Вечно это продолжаться не могло. И однажды я сломался. Как и обычно, такого рода «сломы» происходят после того, как ты как следует помучался переламываясь из–за отсутствия кайфа. Однажды, Надя не могла достать героин два дня, после чего ей удалось где–то раздобыть понюшку, которой нам на двоих с Галкиным было явно мало. Я посмотрел ему в глаза, и мы все поняли. Его баян был новым, поэтому я кололся первым. Ощущение от употребления через слизистую носа отличалось как раз тем самым «приходом», состоянием, когда у
тебя расширяются легкие, и ты замираешь в экстазе. Описать это состояние невозможно. Его можно только испытать «возьмите ваш самый лучший оргазм, умножьте его на 1000 и вы все равно даже близко не будете к этому ощущению» — наиболее точное описание. В тот раз последний барьер преодолен не был. Я поставился в левое плечо. Разница в эффекте с нюханьем была разительна – уже спустя несколько секунд теплый шар разбился внутри солнечного сплетения, а к горлу подкатила приятная тошнота: — ну, что? – Галкин смотрел на меня, улыбаясь, — гораздо лучше, — вот и все, что я мог ему ответить. С того самого раза, мне в голову не приходила мысль о том, что героин можно нюхать. Я обзавелся собственными шприцами и собственными дырками во всех возможных мышцах рук, ног и туловища. Все знакомые героинщики считали мышечные инъекции всё тем же переводом продукта.
От первого укола пострадало левое плечо. Самое удобное место для осуществления инъекций праворукому наркоману. Впоследствии выяснилось, что неплохо для вмазки также подходит широчайшая спины, у всех остальных мышц были свои недостатки – ставиться в бицепс, живот икры и грудь было чересчур болезненно из–за большого количества нервных окончаний. Колоться же в крупные мышцы ног или задницы грозило излишне медленным приходом кайфа, к тому же почему–то казалось, что, трескаясь в эти мышцы ты недополучаешь ощущений. Место визина, который закапывали в глаза в детстве, чтобы спрятать покраснение, вызванное марихуаной, заняли лекарства содержащие белладонну. Самым популярным был «Бекарбон», продававшийся в аптеках за копейки. После того как таблетка растворялась в воде, кипятилась и содержимое закапывалось в глаза, зрачки становились размером в пять копеек, что было актуальным для наркоманов, родители которых при определении факта опьянения опиатами ориентировались на зрачки. Для меня
данная мера предосторожности была лишней. Мои родители по зрачкам ничего понять не могли. Тем не менее пару раз, когда мне казалось, что мои зрачки неприлично сужены, я закапывал эту адскую смесь, что приводило зачастую к непредсказуемым результатам – количество действующего вещества в глазах оказывалось разным и огромный зрачок в одном глазу резко контрастировал с узким в другом. Переход на "иглоукалывание" автоматически привнес в мою жизнь массу проблем, наполнив ее различимыми следами уколов на самых различных местах и необходимостью таскать с собой мешок оборудования. У героинового наркомана никогда нет времени на то, чтобы вернуться с кайфом домой к мягкому белому туалетному стульчаку, ему обязательно надо уколоться сразу после того как кайф оказался в руке. Подождать 5 минут, сжимая чек с порошком в руке, конечно, можно, но больше вряд ли. В связи с этой жаждой проехать мимо совершенно лишних 5 минут ломки, с собой приходилось таскать джентльменский набор, состоящий
из шприца и ложки. Также в набор входили сигареты (чтобы кур!
ить и делать из сигаретного фильтра ватку, через которую выбирался раствор) минеральная вода, зажигалка, деньги и волшебный чек. Фильтр, или же, как его называли "ватка" играет очень важную роль в суровых наркоманских буднях. Любой колющийся знает, что оставив одну "точку" в ватке (точкой называется одно деление раствора в инсулиновом баяне), он, пусть и немного, обезопашивает свое будущее. Накопив десяток таких ваток, содержащих одну точку каждая, можно считать, что у тебя есть один укол. Свалив все эти ватки в ложку, залив водой и хорошенько прогрев, можно получить неплохой раствор, — средство избежать боли еще на 8 часов. В случае обнаружения подобных предметов в твоем кармане мусорами, у тебя неизбежно возникали проблемы, степень серьезности которых определялась исключительно твоим собственным везением. С мусорами мне везло всегда. Бывает. С переходом на иглу, моя доза в математическом, а не количественном отношении, увеличилась раза в два. Многие старые знакомые, при ви
де меня, достающего свою машинку и отмеряющего свои 10 точек, ухмылялись. Ухмылялись, но не комментировали. Все происходило именно так, как и должно было происходить, и они это понимали.

21.

Однажды я

[new-maxkap]

Однажды я открывал глаза весной. Мне некуда спешить, и у меня все в порядке. С каждым днем солнышко припекает все сильнее, и весна уже граничит с летом. Я просыпаюсь под пение птиц. Прекрасный день, в связи с чем я не иду в институт (нет, не так: «я не иду в институт из–за того, что не хожу туда уже три месяца. Есть более важные дела»). Я лениво вытираю глаза и достаю приспособления из спинки кровати. Делаю раствор, пытаюсь его выбрать; потом вмазать. Выбираю нормально, но на выходе баян забился. Чертыхаясь, я вынимаю баян из дырки, дергаю штопор, поднимаю струну к потолку. я жму на поршень, что–то в игле вылетает и весь раствор брызгает мне на простынь. Я матерюсь, одеваюсь и иду в аптеку. Через 5 минут я дома, думая, что надо было купить больше баянов, потому что день будний, мусоров на улице нет. Медленного много, весна ярко переходит в лето, птицы поют у меня под окном и мне все равно, что будет завтра. В этот прекрасный момент моего единения с природой и медленным, в ква
ртиру позвонили. Чертыхаясь, я вылез из кровати. Часть лестничной клетки по московской традиции была отделена от лестничного пролета железной дверью с решеткой, на этой решетке и болтался Галкин. Первое на чем остановился мой взгляд, были наручники, в которые были одеты его кисти, второе – его зареванное лицо.
— брат, мне пиздец. Меня приняли и нашли баян с раствором в машине. Мне нужно 200 грина, иначе я уеду года на 4, — Галкин выплакал мне все это вместе с соплями, текущими из его носа. К тому моменту родительские деньги, которые я активно воровал практически каждый день, составляли весь мой доход, и лишиться еще 200 долларов значило навлечь очередную порцию подозрений. Кроме того, это значило, что моя зависимость получит кайфа на пропорциональное 200 долларам меньшее количество. Насчет того, что эти деньги ко мне вернутся, я обольщался мало.
— ты обещаешь, что вернешь мне их? — это было единственное, что меня волновало. Уедет ли Галкин года на 4 было исключительно его проблемой, к которой я не имел никакого отношения.
— слово даю, клянусь! Только вытащи меня! — Галкину было страшно. Это ощущение пробивалось даже через сталь двери. Возможно, он впервые увидел реальность своего пребывания за решеткой настолько отчетливо.

По пути к шкафчику с родительскими деньгами, который я открывал собственным подобранным ключом, я выглянул во двор. Там совершенно ясно маячила мусорская шаха. Я вернулся к двери и скрепя сердце отдал Галкину деньги. Через пару часов, сидя у меня на кухне, он рассказал совершенно невероятную историю о нашем общем знакомом Иване, который засунул свой баян с небольшим количеством раствора в подголовник переднего сиденья галкинской машины, последующем приеме Галкина мусорами возле Ленинградского рынка и морально–нравственных пытках, которые Галкин пережил, когда они выбивали из него деньги. Впоследствии мои опасения относительно того, что 200 долларов были выброшены на ветер оправдались, потому что наш общий знакомый Иван умер, передознувшись, сидя у себя в туалете на толчке и Галкин посчитал тему исчерпанной, поскольку ему не с кого было взыскивать его собственный долг передо мной. Очень многие из моих знакомых, находившихся в конце записной книжки, склеили ласты именно в туале
тах, что объяснимо. Когда ты колешься в подъезде, чаще всего ты не один. С тобой либо тот, кто тебе продал, либо тот, с кем ты купил. При таком количестве народа вокруг обязательно найдется тот, кто начнет не торопясь тебя откачивать. Не торопясь. Не торопясь из–за того, что только что укололся, откачивать из–за того, что бросить тебя опаснее, чем прибегнуть к крайнему варианту – вызову скорой помощи. Если же ты колешься дома, то стараешься избежать внимания родственников к этому милому факту. Ты колешься в месте, где можно закрыться, — в туалете. Пока через пару часов долбежки в закрытую дверь родители (а чаще всего это родители, и чаще всего это утром) сообразят, что с тобой что–то не то, ты будешь уже находится в царстве мертвых, а твое бренное синее тело с баяном торчащим из вены, будет лишь еще один пунктом в туалетной статистике.


22.

Бывали в наших каждодневных визитах к Наде и перерывы. Они редко длились чаще одного – двух дней и были либо связаны с тем, что она не покупала в этот день (это случалось редко, потому что ей надо было колоться самой, а значит и ездить), либо из–за того, что Галкин находил каких–то других продавцов. С каждым месяцем его желание делиться со мной контактами уменьшалось, но в тот момент Галкин еще не был на той стадии зависимости, когда информацию предпочитают использовать, а не делить на части. В тот раз это был Алек. Поскольку нам не удалось утром затариться у Нади, а вечером мы собирались съездить в клуб, он был подарком судьбы. Как и водится, лицо кавказской национальности с Ленинградского рынка. Как и следовало ожидать – продавец шаурмы. Я никогда не мог представить себя подходящим к продавцу шаурмы на рынке с хоть и законспирированным, но очевидным: «замутить есть чего?» Дар умения задавать такие вопросы держал Галкина на плаву, мне он был недоступен.
— я покупал шаурму, смотрю у него глаза убитые, зрачки размером с угольное ушко. Сказал ему: «как насчет намутить вместе?», а оказалось, что он сам барыжничает. Ничего особенного.


Зарядив Алеку деньги, нам оставалось только ждать возле оговоренного подъезда. Ждать, как и всегда долго, может быть 3, может быть 4 часа. И под конец второго часа ожидания, появились они. Надя и ее друг. Он был из тех, кто уверен в себе. Из тех, кто грузят твое сознание профессионально, непосредственно в душу. Ты не успевал вставить не то, что слова, ты не успевал вставить и мысли. Надя была рядом для солидности. Видимо цыгане Серпухова в этот вечер опять попали под ничего не решающий милицейский рейд, и ей нужно было надежное плечо, чтобы опереться. Учитывая, что любовью ее жизни был бандит, посадивший ее на героин, среди подобных персонажей она была за своего. Мы с Галкиным мгновенно попали под скромное обаяние тягучего напева под нос, включавшего идиомы «метадон не вставляет», «ебашить к барыге на Бабушкинскую», «даже с 5 ничего не чувствую» и подобных, а также под обаяние силуэта излишне лысой головы. Я понимал, что происходит что–то не то, но в растерянности не знал, чт
о должен делать, полагая, что Галкин выступит в ситуации лидером. Галкин молчал, я молчал, и каким–то образом выяснилось, что наш с Галкиным кулек просто обязан перекочевать в карман нашего нового стриженого друга, который моментально растворился вместе с Надей и кульком во тьме московской ночи. Нашим кульком. То, что с нами проделали, напоминало гипноз, вызвавший полный паралич воли. Вечер в клубе уже был безнадежно испорчен, потому что единственный, кого нам можно было трясти, был продавцом шаурмы, без копейки денег, и, по большому счету, не виноватым в том, что нас кинули настолько просто, что это не нуждалось в дополнительных пояснениях.

В результате, мы остались стоять с Алеком на площадке первого этажа очередного грязного подъезда. Смотря на Галкина, я думал что–то вроде: «какого черта? Это он нашел этого долбанного Алека, это его знакомая Надя, это мои деньги. Нас явно кинули, должен же он что–то сделать с этим гребаным азером, а иначе зачем он вообще нужен?» Произнести вслух я этого не мог, потому что такие слова, сказанные в его адрес, автоматически ссорили меня со всем героиновым районом. Галкин стоял и молчал. Уверен, что он тоже был достаточно впечатлен длинным и красивым монологом быка, в результате которого мы лишились героина. Вариант просто вломить продавцу и отнять у него все, что было, даже не рассматривался. Галкин самоустранился, говорить в очередной раз приходилось мне:
— Алек, послушай, кто тебе давал деньги?
— вы.
— Так ты должен был нам героин отнять. Почему ты не сделал этого?
— я так понял, что вы САМИ отдали пакет этому Надиному знакомому.

Должен сказать, что кулек действительно сначала побывал в наших руках. Мы сами дали его «посмотреть» в чужие руки. С этой точки зрения Алек перед нами был чист. Все, что нам оставалось для того, было унижаться. В этом вопросе Галкин тоже предпочел умыть руки.
— Алек, ты послушай, мы денег тебе давали? Давали. Ты ведь видишь, что у нас теперь ничего. Согласись, ты нам должен.

В ответ Алек отрицательно мотал головой, продолжая сидеть на затертой до дыр ступеньке. Его уязвимым местом был его собственный сверток, лежащий в руке и алчность. Алек боялся, что если мы сейчас уйдем совсем пустыми, больше в его квартире наш телефонный звонок не раздастся. Он заблуждался в нас только из–за того, что был недавно с нами знаком.
— ну, Алек, отсыпь нам немного.
— ладно, — он неожиданно резко согласился. Наверное, ему хотелось побыстрее со всем этим разобраться и пойти поймать свой выстраданный приход.

Однако отдавать больше, чем это действительно необходимо, Алек не собирался, и, спустя 10 минут, мы с Галкиным ставились жалкой кучкой, который было мало и на одного. Эйфории от того, что мы все–таки получили то, что хотели, хватило на 20 минут, а дальше на нас накинулось обычное раздражение. Попытаться забить это состояние алкоголем, все равно, что лечить наркоманию пиявками. На определенном этапе все вещества, кроме никотина отступают перед могуществом опиатов. Тебе не хочется ни пить алкоголь, ни употреблять другие наркотики. Сама мысль о том, чтобы выпить, более того, представляется отвратительной. В клубе мы оказались в состоянии гласившем, что часов через 8 нас начнет поламывать.

Собираясь провести время в клубе, мы ходили исключительно в «Республику», но тогда «Республика» была не нашим местом. Нашими местами вообще могли быть только подъезд и собственный диван. В клуб мы ходили тешить себя иллюзией, что раз мы еще куда–то ходим, то мы еще живы. Никакого кайфа в том, чтобы находится среди потных пьяных танцующих людей, героинщики не находят. Тем не менее, взяв по пиву и нырнув в толпу, я почувствовал себя лучше. Передалась массовая истерия дешевой радости, музыка играла громко, светомузыка светила ярко. Возможно я даже попялился на девушек, но это вряд ли. Галкин возник из толпы с каким–то незнакомым мне мужчиной лет 34, спустя где–то полчаса. Рекомендуя его, Галкин сказал, что у нового знакомого есть покурить. Способ их знакомства меня не волновал. Мы вышли на улицу, сели в восьмерку и выкурили довольно большой косяк. Рустам, — а именно так звали молодого человека, был помощником депутата. Он так говорил. «Помощник депутата какого–то там округа, как
ой–то республики РФ». Нам было все равно, трава немного усиливала действие героина, и чем занимался человек, являвшийся средством к этому, заботило мало. Тем более, что Рустам мог оказаться полезным, он был с машиной. Трава оказалась хорошей, мы вернулись в клуб и пробродили там еще с пару часов. Все ночные клубы одинаковы на мой вкус. Правила игры одни на всех. Во время хождения мы запихнули в себя еще по одному пиву. Когда новый знакомый предложил ехать в гостинцу «Не помню названия», чтобы снять там проституток ни я, ни Галкин не удивились, либидо было подавлено, но записать на свой счет проституток казалось событием в череде однообразных дел. То, что Рустам предлагал за все платить сам, меня тоже не удивило, а вот Галкина видимо насторожило, потому что он незаметно слился. Сняв номер в гостинице на его паспорт, мы поднялись на лифте, Рустам о чем–то пошушукался с коридорным, тот кивнул, дал ключи, и мы вошли в номер
— ну, что давай покурим? – Рустам достал из внутреннего кармана пальто сверток и бросил его на стол. Когда я увидел размер свертка с травой, мои глаза широко открылись. Это был полный газетный сверток, то есть стаканов 6. Ситуация развивалась совершенно не по предполагавшемуся сценарию, и я перестал чувствовать себя в безопасности, потому что предполагать можно было что угодно. Стараясь не дотрагиваться до пакета, я забил косяк, после чего пошел и вымыл руки. Палиться хотелось меньше всего. Мы покурили.
— слушай, так ты договорился насчет проституток?
— да, конечно. Ты не торопись, все будет, — его глаза были красными, узкими и сальными из–за травы.

Дальше Рустам принялся рассказывать слезную историю помощника депутата в московской командировке. «чем больше говорил Варенуха, тем меньше верил ему…» в ситуации был явно какой–то изъян. И когда беседа Рустама плавно повернула в русло гомосексуалистов, постоянно тусующихся в клубах, мне все стало ясно. Меня принял за пидора какой–то крестьянин только из–за того, что я пришел в клуб. Это было уже слишком для моей психики. Вечер стал невыносимым, раздражение, накопившееся в результате отнятия, а также от сознания того, что тебя в один и тот же день кинули и приняли за пидора, достигло критической точки. Я бы хотел сказать, что я встал из–за стола, подошел и засадил ему с правой сверху вниз в район скулы, а он упал вместе со стулом, но тогда для этого у меня не хватило ярости и смелости. Я одел куртку, не оборачиваясь, вышел из номера и поехал домой. Дома я долго мылся.

23.

На галкинской кухне было человек 6. Все с открытыми записными книжками, все по очереди подходят к телефону и куда–то звонят. Стандартный вид компании торчков, пытающихся намутить себе кайф. В домофон Галкина кто–то позвонил. Квартира больше напоминала проходной двор для сомнительных личностей, поэтому хозяин открыл не спрашивая. Когда дверь была открыта, на пороге стоял Андрей. Он выглядел суетливым и взбудораженным. Быстро просочившись на кухню, не обращая внимания на присутствие незнакомых людей, он достал из зонтика, в ручке которого у него был тайник, большой полиэтиленовый шар. Когда он его открыл, перед нами лежало примерно 2 грамма коричневого героина в камнях. Для ребят, подвисавших на паре уколов в день, это было очень значительное количество даже на шестерых. В тот момент, когда до всех дошло, что значит происходящее (а такой явный показ означал только одно – всех угощают), кухня мгновенно превратилась в муравейник. 6 человек рванули со своих мест, кто набирать воду, кто готовить ватку, кто искать свою машинку. Именно это событие было тем большим бесплатным чудом, с которым наркоманы сталкиваются очень редко. Раствор сделали в столовой ложке на всех сразу, он получился таким же коричневым по цвету, что и сам героин. Над чуть кипящей ложкой витал сладкий до спазмов желудка запах опиума. Каждый выбрал свои 10 точек. С этого момента на Наде можно было поставить крест. Андрей стал брать на продажу. Много хорошего героина.

Необходимо рассказать, что произошло с Андреем с того момента, когда о нем в последний раз упоминалось. За последние три года Андрей успел год отсидеть в СИЗО, проходя по обвинению в вооруженном нападении и еще год проплавал матросом на судне в Африке. В СИЗО Андрей попал случайно. Пытаясь в очередной раз, слезть с героина, и принимая антидепрессанты, он по глупости выпил 100 грамм водки. На момент происшествия, Андрей учился в педагогическом институте, о поступлении в МГИМО можно было уже давно забыть. Где–то в институте он и выпил эти самые 100 грамм. Алкоголь нельзя мешать с антидепрессантами. То ли Андрей этого не знал, то ли не верил. В результате какой–то сокурсник Андрея оказался в больнице с ножом в боку, а Андрей в изоляторе. После того как его выпустили, Андрей был отослан родителями в Африку, где служил матросом на рыболовецком судне. С судна Андрей приехал закаленным суровым мужиком. Это кончилось сразу после того как он начал колоться заново. А заново колоться он
начал очень быстро.

В первый (и, сразу оговорюсь, – в последний) раз за товаром он взял с собой меня. Как я подумал, так было менее страшно. Я так до конца и не понял, откуда доставался героин такого качества, в таких количествах. Слышал только какие–то упоминания Челобанова, светской тусовки и почему–то города Самары. Вдаваться в подробности было более чем неприлично, поэтому Андрея я не расспрашивал, я просто считал, что нам повезло. В тот вечер, я оказался на черной лестнице новостройки где–то в районе Черемушек. Было темно, была ранняя холодная осень, и ветер выл. Сколько времени своей жизни я провел в таком ожидании сосчитать нет возможности. Много. На этот раз я ждал Андрея. Он обернулся удивительно быстро. Через 15 минут мы уже кололись. Поставившись я поджог баян и затушил его об стену. Предстояла долгая дорога домой. С собой у нас, как я понял, было много. Как прошла дорога я не помню, а это значит, что спокойно.

Следующие четыре месяца превратились в моих воспоминаниях в большое серое пятно грязной московской зимы. «Когда после года на джанке оглядываешься назад, чувство такое, что времени нет вообще. Четко проступают только периоды ломок. Еще “запоминаются первые несколько раз, и то, как ширялся, когда ломало по–настоящему», — совершенно точное описание. Описание героиновой зависимости, это описание боли ломки, милиции и людей, в которых осталось совсем мало человеческого. Набор довольно скуден. Героиновый наркоман большую часть своей «жизни» проводит либо в ожидании боли, либо ощущая боль, либо сидя дома с сигаретой и пытаясь сфокусировать глаза в экран телевизора. Согласитесь, довольно однообразно.

Героиновая доза взлетает и падает в строгой зависимости от двух факторов: сколько ты можешь купить и сколько ты можешь позволить себе купить. Поскольку в связи с тем, что Андрей торговал, один из факторов в расчет можно было не принимать, оставался только вопрос финансовый. Его я решал кражей денег у родителей и подработкой на 400 долларов в какой–то маленькой фирмешке, занимавшейся непонятно чем в двух кабинетах на 5 человек (у меня это называлось «прохождение практики на выпускном курсе»). Поскольку героин стоил порядка 40 долларов за грамм, а моя доза с появлением гарантированного варианта очень быстро до грамма в день дотянулась, можно вычислить, что у родителей я крал 800 долларов в месяц. Со временем я начал приторговывать тем, что можно было незаметно продать – внутренности компьютера, под тем предлогом, что я собираюсь покупать новый, сотовый телефон (без предлога), сканер, ну и так далее. С каждым днем денег становилось нужно все больше. Отношения с родителями не пор
тились. Они просто перестали существовать. Мы были вынуждены сожительствовать друг с другом, и, если бы я еще и платил за еду и не крал у них деньги, мы бы не замечали друг друга вовсе. Однако когда у тебя начинают пропадать 800 долларов в месяц, это невольно становится заметно. Изначально прятав деньги в шкафу, к которому я быстро подобрал ключ, со временем моя мать перепробовала секретные карманы в шторах, рамки фотографий, спрятанные за двойным дном пакеты. Ничего не помогало. Я изо дня в день находил деньги. Не знаю, что именно думали родители, но для меня брать эти деньги было делом вполне естественным. Родители ведь были мне должны. И должны много. За что именно уточнению не подлежало в связи с очевидностью данного факта.

После пяти лет употребления наконец начало сдавать и тело, в зубах появились огромные дыры, четко иллюстрирующие героиновую присказку «мы кормим его мясом и костями», я сильно похудел. Вместо положенных мне по конституции 66 килограммов я незаметно подошел к отметке 55. круги под глазами были готовы прорваться и вытечь неперерабатываемой почками жидкостью на асфальт. Но это не было самым страшным. Больше всего меня мучили жуткие по своей силе приступы боли в животе. Я не знал причины боли, да и вряд ли мне в голову пришло бы пойти к врачу проверять свое здоровье. Я просто терпел. Каждое утро начиналось с того, что я пытался доползти до ванной и сделать себе спасительный укол героином (который как известно является самым сильным обезболивающим на свете), бывало, что приступов не было, но частота, с которой приступы повторялись… нет, тогда этот факт не наводил меня не на какие мысли. Я просто шел в туалет, изображая умывания, готовил раствор и трескался. Не раз и не два, боль б
ыла такой силы, что я падал с унитаза на кафель сортира, пытаясь дотянуться до спасительного баяна раствора, лежавшего на столе. Но стоило уколоться и все было нормально. Какая разница? Мы ведь все умираем каждую секунду. Мы ведь все всего лишь сделаны из бумаги и держимся на этом свете благодаря везению. Какая разница, кто первый пересечет финишную черту. Вообще… какая разница? Боль всегда отступала достаточно, чтобы моя рука дотягивалась до лежащего на столике шприца, и избавление приходило. Конечно, чаще всего в моей жизни бывали дни, когда на утро не оставалось ничего… но ведь и до ломки оставалось еще какое–то время. Черт с ним с животом, главной задачей было уколоться до начала ломки.


Встретиться с Андреем у него дома удавалось не всегда, и мы использовали старые проверенные временем трюки. Я звонил его матушке, сказав, что должен забрать книгу, и помимо книги забирал и припрятанный для меня грамм. Со временем мать Андрея такое положение дел перестало устраивать и мне приходилось либо ездить на другой край Москвы, либо часами просиживать в родном когда–то подъезде, прислушиваясь не приехал ли лифт. Я зависел от Андрея, я зависел от героина, я зависел от денег. Других зависимостей или привязанностей у меня тогда не было. Заезжал я пару раз к Андрею и с Галкиным. Несмотря на то, что Сергей только пару недель как вышел из клиники, он сразу стал заигрывать с медленным заново. Много ему давать не надо было. Дозу ему полностью сняли за неделю, проведенную в больнице, так что с моими количествами, его плата за то, что отвозил меня на машине, составляла крошки. Андрей окончательно поднял свою дозу на недосягаемые высоты. Такое количество героина неизбежно развраща
ет. Увидеть его на ломке было невозможно. Учитывая, что круг его покупателей был крайне узок, как он умудрялся расплачиваться с поставщиком, для меня было загадкой. Все мелкие наркоторговцы обеспечивают свою дозу. Никто из тех, кто колется не зарабатывают на продаже ни копейки.

Одновременно с героином Андрея в мою жизнь пришел еще один человек. Девушка. Употребляющий наркотики в течение продолжительного времени не нуждается в противоположном поле. Вопросы секса теряют всяческое значение. Гормоны молчат. То, что я делал вид, что с кем–то встречаюсь, вышло совсем случайно. Алиса была старой школьной знакомой, младше меня на четыре года. Она была влюблена в меня с детства, но спал я с ее лучшей подругой. Эта лучшая подруга – Настя убеждала всех окружающих, что она пытается нас свести. Когда это ей «удалось», я кололся уже во всех попадавшихся на пути туалетах, вокзалах, ресторанах, офисах, общественных туалетах. Мне было уже всё равно. Алиса была моделью довольно известного модельного агентства, и, хоть и не блистала умом, девушкой была эффектной. Вряд ли мне нужна была глупая, красивая девушка. Моему героину это просто льстило. Апофеозом этой любви была «постельная сцена» на ее дне рождения. Настя лежала в соседней с нашей комнате (мастурбируя?). Я к
Алисе почти не притрагивался. Ее тело не работало со мной. Мне в жизни нужно было совершенно другое. После «постельной сцены» я окончательно прервал наши отношения. Они продлились две недели.


24.

Когда ты живешь какой–то жизнью, эта жизнь живет тобой. Когда ты торчишь, ты смотришь на мир глазами героина. Он смотрит тобой на мир вокруг. И видит зиму, барыг, опостылевшие подъезды, других торчков, прячущих глаза за солнечными очками или газетой. Ты видишь приходы и отходы. Однообразно и грязно. Дни так и текут. Но однажды ты неизбежно окажешься между этих потно–влажных, обжигающих кожу простыней. Когда доза приближается к грамму в день, третья ночь отнятия кошмарна. Я лежал на кровати, родителей почему–то дома не было, не было дома и Андрея. Он исчез. Я считал часы, и все звонил, звонил, звонил. После того как я оставил ему на автоответчике 200 сообщений за один день, я отчаялся и позвонил Наде, благо деньги были. Мое исчезновение я объяснял ей тем, что подвязал. Это было неправдой. Правдой было то, что я просто сменил продавца. В общем, когда Надя вынесла мне три своих никчемных чека, я не стал обращать внимание на ее удивление дозой «соскочившего», а при ней сварил из
всех трех пакетов и укололся. У меня даже не уменьшились зрачки. Героин у нее был, как и всегда, отвратительный. Проблема решена не была, поэтому на вторую ночь отсутствия Андрея, мне оставалась только аптека №1 с ее «Трамалом». Галкин к тому моменту уже лежал в клинике, а Данила в психушке, так что я остался один на один с острой необходимостью достать независимо от всех обстоятельств. Могу себе представить, в каком я был состоянии, когда на Лубянке подошел прямо к охраннику на дверях аптеки с вопросом «а где можно взять?» я переступил еще через одну границу. Охранник, длинно посмотрев на меня, был краток как рецепт «ты совсем идиот что ли? Иди отсюда». Я поймал машину и поехал домой. Меня трясло, меня ломало. Дома меня в очередной раз пронесло какой–то зеленой слизью. Я снова и снова набирал Андрея. Его не было, и не было. На третью ночь я лежал на кровати и тихо скулил. Боль в ногах была настолько сильной, что мое воспаленное ломкой воображение мгновенно вычислило все бол
евшие мышцы и, дав каждой имена, ласково уговаривало не боле!
ть. В забытье ты впадаешь примерно в 5 часов утра, часа на 2. Боль не проходит. Ты просто к ней немного адаптировался и сильно устал.

В 7 утра 4ого дня Андрей подошел к телефону. Он уезжал на похороны бабушки в другой город. Сотовых телефонов у нас не было, а если и были, то мгновенно протарчивались, так что предупредить Андрей не мог.

Эта дорога Сокол – Крылатское, через Карамышевскую набережную уже изучен настолько хорошо, что ты знаешь, когда будет моргать каждый светофор. Для тебя это – дорога жизни. На данный момент самая важная. Сразу после того как я повесил трубку, я оделся, вышел и поймал машину. На одном из светофоров, поняв, что больше не могу сдерживаться, я открыл дверь и блеванул все той же зеленой слизью. Мне казалось, что водитель ничего не заметил, но он заметил:
— что с тобой?
— не знаю, отравился, грипп, — меня сильно трясло.
Мы добрались до Андрея, я подождал во дворе полтора часа до того времени, когда должен был зайти к нему и набрал три цифры домофона.

«Ты вспоминаешь только те разы,
когда кололся после очень сильной ломки».

Я откинулся на спинку кровати, сладкий в своей желчности и горькости ком подкатил к самому язычку, я глотнул из прозрачного стакана. «Боги». Мои глаза прикрылись, рука, держащая сигарету лежала на колене, кисть падала с коленной чашечки, по указательному пальцу шел дым, он отрывался на последнем суставе от тела, и уходил в потолок. Утренняя московская серость пробивалась сквозь одну открытую створку окна. Стало тепло в груди, потом в руках, потом в ногах. «До ног дольше доходит» — подумал я.

Правая рука уже полностью исколота, по ней стекает тонкая струйка. Андрей продолжает искать вену, не ругаясь, а просто тыкая, собирая на локте спекшуюся кровь. Раствор в баяне красный и густой, крови стало уже больше самого раствора. Он попал. Как обычно замер, мышцы напряглись, чтобы зафиксировать иглу. Рука, давящая на поршень выгнута от тела буквой «О», шприц замыкает букву в вену. Контроль, и еще один алый протуберанец вливается в стекло его домашнего медицинского баяна. Он не получает того, что получаю я. Просто он не заплатил предварительно так, как заплатил я. Все честно. 4 дня ломки это вам не хуй собачий.
— как ты узнал, что нужно глотнуть холодной воды, чтобы перестало хотеться блевать?
— я не знаю. Наверное, однажды глотнул, перестало. А потом глотнул еще раз.

Я продолжал сидеть, Андрей начал полоскать баян в стакане, из которого пил, а потом пошел и вылил воду в туалет. Через несколько недель начинались новогодние праздники.


25.

День рождения Андрея приходился на католическое рождество и был настоящим кошмаром с самого начала. Я никогда не любил празднований дней рождения, но тут я был должен радоваться и праздновать, тем более, что я, разумеется, Андреем был приглашен. Потратив пол – грамма (а к этому моменту все уже начинает измеряться не в деньгах, а в граммах) Андрею на подарок, я пришел на семейный праздник. Присутствовали мать и друзья. Я был почти на ломке. Приехал я не только на день рождения, приехал я и покупать. Все, чего мне хотелось – пойти в туалет, взять баян и как следует вмазаться, но Андрей тянул. Я бы хотел сказать, что он таким образом иносказательно пытался сказать, что сначала мой день рождения, а потом все остальное, но на самом деле Андрей ничего не соображал. Видимо, в честь своего дня рождения он перебрал прямо с утра, и к вечеру представлял из себя нездорового спящего человека, который в забытьи делает вид, что так и должно быть. Сказать, что его состояние было ненормальным, это ничего не сказать, а мне по–прежнему был нужен мой ежедневный грамм.

За праздничным столом Андрей представлял из себя все такую же развалину. Он регулярно ронял вилку, поднесенную ко рту, и это не было похоже просто на пьяного человека. Это было похоже на втыкающего героинщика. Его мать, сидевшая за тем же столом, была образцом несчастной матери, которая ничего не может сделать со своим сыном. Ей оставалось только делать вид, что все в порядке. После того как все сделали вид, что выпили и поели, мы с Андреем наконец оказались у него в комнате, где Андрей спустя полчаса исканий наконец отдал мне мой шар. Я отошел в ванную и укололся. Боль отпустила, накрыли спокойствие и обычная для героинщика уверенность в том, что все идет как надо. Я вернулся в комнату Андрея. Он завалился на бок на своем диване. Ворс рядом с его лицом накрывала поляна героина. Это не было попыткой сыграть в «лицо со шрамом», Андрей просто выключился и рассыпал шар с героином на свою кровать. Попытки привести его в чувство к успеху не привели, и я сел рядом на стул, прикурив
сигарету. Мои пол часа прихода еще никто не отменял. Я уже начал впадать в это замечательное состояние сна наяву, когда в комнату вошла мать Андрея. Картина, представшая ее глазам, в дополнительных комментариях не нуждалась. Я попытался сделать вид, что смотрю на Андрея с сочувствием и болью, но, видимо, получалась плохо, потому что бросив взгляд на происходящее мать только измученно покачала головой и закрыла дверь, не входя в комнату. Сделать она ничего не могла. Через несколько дней начинался новый год.

Новый год для любого наркомана – праздник. Зачастую даже бывает, что в новый год с тем, чтобы купить возникают сложности. Я запасся у Андрея заранее. Я не покупал, я занял, сочинив историю о том, что деньги будут в самом конце года. Денег у меня в конце года не планировалось, но это было не важно. Праздник стал причиной уколоться по полной. Этот Новый год я встречал у лучшего школьного друга. На тот момент он был студентом ВГИКа и эта компания показалась мне более приемлемой, чем компания родителей. Других друзей, помимо старых школьных у меня не было. Компания была веселой и безостановочно пила. Я с моим хозяйством постоянно отлучался в туалет. В зеркале на меня смотрел больной человек. Круги под глазами, серое лицо, меньше нормального веса на 10 кило. У меня были грязные волосы. Два дня прошли у меня в полу–сне. Пытаться планировать свое дальнейшее выживание было некогда. Наступил третий день. 2 января. И оказалось, что я сижу у Миши в теплой ванной, у меня начинается ломка, я должен Андрею за три грамма, денег у меня нет и не будет. Меня хватило на два дня лежания то в ванной, то между мокрых горячих простыней. Это даже было не дома, и мне невозможно было скрыть свое состояние. Впрочем, алкогольное отравление покатило в качестве оправдания. Мне нужно было возвращаться домой, мне нужен был героин. Мне нужно было возвращаться в мой маленький мир обратно. И везде у меня были проблемы, я не звонил Андрею уже три дня, хотя должен был уже давно отдать деньги. Дома меня ждала очередная разборка из–за пропавших денег. Решать проблемы я начал с героина. Я решил, что давить нужно на свой день рождения, приходившийся на эти дни. Отказать Андрей не мог, ведь я приехал на его день рождения с подарком. Я рассчитывал на бесплатный грамм. На 1 грамм, который избавил бы меня от мучений. Воздавая мне за то, что я исчез на новый год, хотя обещал привезти деньги, потом появился без них на ломке и еще и с просьбой о бесплатном кайфе, Андрей заставил меня прождать
на черной лестнице 4 часа. Все это время я был одержим идее!
й, что до облегчения мне остаются лишь 5 минут, регулярно бегая на пару пролетов вниз, чтобы продристаться чем–то зеленым, не похожим на обычные человеческие выделения. Разговор с вышедшим Андреем был похож на разговор мучителя с обвиняемым – я думал только о спасительном уколе, а он, пользуясь своей властью, хотел воспитать меня. Я придумал историю о мусорах, которые замели меня возле метро Филевский парк с тремя граммами, о том сколько именно пришлось им отдать и о том как именно я страдаю от боли, но ведь завтра у меня день рождения и я обязательно верну все до последней копейки, потому что родители мне обязательно подарят денег на день рождения и я надеюсь, нет даже уверен, что это будет круглая сумма в американских зеленых. В состоянии ломки ты готов на любое унижение и на любую самую неправдоподобную ложь, лишь бы получить свою порцию. Андрей выдал мне полграмма в качестве подарка, сказав, что времена теперь тяжелые и мой долг только осложняет его и так непростые отнош
ения с продавцом. Я схватил кулек, Андрей мне вынес воду, и я поставился на его лестничной клетке. Мне сразу стало гораздо лучше. Привычное тепло разлилось по телу, я закурил Яву. В кульке осталось на еще один раз и как дальше жить, представить себе было трудно, но я и не пытался. На ту секунду достаточно было того, что боль отпустила – невероятное облегчение блокировало все мысли о несладком будущем. Теперь мне предстоял второй этап возвращения в тяжелую реальность – путь домой. Как и обычно, я сел на маршрутку №19, следовавшую по маршруту Крылатское – Сокол, на тот момент я знал каждый светофор, мигавший на этой дороге, настолько она мне стала хорошо знакома. Мне предстояло возвращение домой. В место, где меня ждали разборки с родителями из–за очередной суммы пропавших денег и, видимо, в скорости очередной этап ломки.

То, что произошло в дальнейшем мне объяснить трудно, но то, что события разворачивались именно так, я Вам ручаюсь. Совершенно истощенный морально и физически, на конечной станции маршрутки – на Соколе – я зашел в церковь. Я никогда не был верующим человеком, и каждый раз, когда хотел зайти в церковь, меня что–то останавливало, то покойника из дверей выносят, то дверь закрыта, то презрительная усмешка подавляет всякое желание. В этот раз, двери были открыты, и я зашел. На оставшиеся 10 рублей купив свечку и расплакавшись как ребенок, я воткнул ее возле первой попавшейся иконы с тихими словами: «Господи, помоги мне, я так больше не могу жить», и выбежал, вытирая слезы рукавом и не в силах их остановить. Может быть это покажется невероятным, но через 3 дня, 7ого января на рождество Христово я уже был в наркологичке, потому что мать нашла в обивке моего дивана аккуратный сверточек, насчитывающий 9 баянов, пару проваренных закопченных ложек, полиэтилен от пакетиков из–под медленно
го, пучок старых ваток и прочий характерный наркоманский хлам. Можно списывать произошедшее на Волю Господню, а можно на то, что мать уже уставшая от того, что я постоянно краду деньги, проследила в щель под дверью траекторию моего движения к тайнику. Оставляю это на Ваш выбор, я всегда склонялся к последнему.

Почему–то для родителей тот факт, что их сын уже 6 лет употребляет героин, оказался шоком и неожиданностью. Если мать постоянно повторяла «я знала, но не могла в это поверить», то отец в качестве аргументации своего незнания приводил вполне конкретный тезис: «я не думал, что наркоман может играть в компьютер». Инструментарий, разложенный на столе, достаточно полно обрисовывал картину, чтобы отпираться в стиле «это не мое». Помимо набора, лежала и одна вещь, которой не было в списке ожидаемого. Небольшой чек – аккуратный бумажный сверток, о его наличии в тайнике я не догадывался. Только немного спустя я понял, что однажды, пытаясь выработать себе систему, я поделил дневную дозу на чеки и рассовал по незаметным местам, вроде книг и видеокассет (эта система никогда не срабатывала). Именно один из таких потерянных чеков, и лежал передо мной этим вечером. Героин был коричневым, самым грязным, а значит и самым лучшим из того, что может быть. Никакого сахара.
— это твоя вечерняя доза? – мать смотрела на меня, я смотрел на открытый чек, прикидывая, стоит ли мне сказать «да», чтобы уколоть его, ссылаясь на то, что мне будет плохо, либо сказать «нет» и потерять его навсегда.
— нет, это не моя вечерняя доза, — в любом случае, по возвращении домой я нормально треснулся и залипал по полной, куря свою золотую Яву.
— ты хочешь лечиться?
— да.
— действительно хочешь?

И так много раз. Конечно, я хотел. Еще как хотел. Я, правда, не мог так жить дальше.
— ты знаешь какую–нибудь клинику?

Я знал одну, помимо государственной 17ой. Ту самую, в которой лежал Галкин. Я узнал адрес, и той же ночью мы были в маленьком офисе где–то в центре Москвы. Офис компании работал круглосуточно. Мне смотрели в глаза и спрашивали, действительно ли я согласен. Я был согласен и готов подписать все, что мне дадут подписать. На утро у меня ничего не оставалось.

БОЛЬНИЦА

4ый этаж
Первым абонентом, которого мы с отцом встретили за железными прутьями двери на четвертом этаже, был молодой человек кавказской национальности. Он размахивал руками, майки на нем не было, зато на плечах висели красноречивые синие звезды вора в законе. Из его левого бока тонкой струйкой текла венозная синяя кровь. –блядь, хуй вы меня, суки, остановите! – орал он, — выпустите меня отсюда!
— пойдемте, — наша провожатая взяла отца под локоть и мягко провела в первую дверь по коридору налево. Коридор был узким – метра два, не больше. Стены выкрашены в зеленый, окон нет, только двери ответвлений в комнаты. Насмотревшись на нетривиальное шоу, я последовал за ними. Комната была маленькой, там нас уже ждали.
— не обращайте внимания, он ложкой вырезал себе подшивку, — мы с отцом переглянулись. Даже я – человек в теме, не ожидал такой жести.
— вы кололись сегодня утром? – вторая сестра совершенно не походила на аптечную. Она была строга. Даже чересчур. Я почему–то ожидал, что за 100 с лишним грина в сутки вокруг меня будут бегать, но тут столкнулся со спокойствием катательницы катафалков.
— нет, не кололся, — это была правда. я бы с радостью вмазался, но у меня ничего не осталось наутро. К чему? Проще было убить все накануне, чтобы кайфануть в последний раз как следует.
— через сколько вас начнет ломать?
— через час–полтора, — тут я соврал, несмотря на то, что легкий насморк и слезящиеся глаза уже свидетельствовали об отнятии, при моей дневной дозе – грамме, меня бы размазало часа через 3. Мне просто хотелось, чтобы мне дали то, что они там дают (никогда не знал точно название и систему снятия с опиатной зависимости в таких заведениях) как можно раньше. Естественное стремление рядового нарка.
— раздевайтесь, — она продолжала сидеть в углу комнаты.
— полностью?
— да, — я разделся, бросив одежду на стоявший рядом стул. Возможно я выглядел суетливо.
— присядьте, — я присел, а она обошла меня сзади. Что уж там она делала я не видел, но, судя по всему заглядывала в жопу, — встаньте, — я встал.
— теперь поднимите яички, — я поднял, подумав, что, слава богу, ни разу не попал на мусора, который бы догадался приказать мне тоже самое. Обычно я возил медленный приклеенным изолентой к яйцам с обратной стороны. Мера предосторожности не бог весть какая.
— у вас третья палата, вас проводят.

Моим первым соседом по стандартной двухместной палате был Француз. Французом он был не по национальности, а по понятиям. Тоже из крыла, года на 3 старше меня, третья ходка в подобные заведения, бандит. Как ни странно, впоследствии оказалось, что он был единственным приличным человеком из всех с кем мне довелось делить палату. Помните заведение «Боцман» в Крыле? Это он крышевал его, хотя, может и привирал. В любом случае, сразу было видно, что человек в своей жизни повидал и побывал. Вполне характерным был его рассказ про проигрыш безумной суммы в карты на школьном дворе. Он отдал все до копейки. Через год. Даже несмотря на то, что ему было всего 14.

Неделя на четвертом этаже была однообразной – уколы, облегчающие жизнь, душ Шарко, чернильные пятна, в которых я видел Дарта Вейдера, пришедшего на карнавал, целующихся лесбиянок и плывущие пароходы. Анализы, обследования и коллективные сидения вдоль стенки парочками – каждая возле своей палаты – обычный дневной рацион. Курить можно было везде, что не могло не радовать. Женщины лежали на пятом. По этажам процедурам нас водили почти что добровольцы – выпускники различных систем лечения, в частности выпускников 12 шагов. Система "12 шагов" плотно вливала бывших наркоманов в систему. Согласно их теории, если ты – наркоман, то это навсегда. Я видел многих пациентов, которые и спустя десятилетие продолжали ходить на сборища анонимных наркоманов, свято веря в то, что именно это спасает их от продолжения употребления. На самом деле, именно такие люди никак не могут по–настоящему завязать и нуждаются в каждодневной замене кайфа сосуществованием рядом с такими же «бывшими» наркоманами, как и они сами. Они изо дня в день продолжают в себе лелеять собственную зависимость, которая уже давно должна была закончится, если бы на эту кнопку человек сам не давил. Многие наркоманы после прохождения курса устраивались работать «сестрами милосердия» в ту же больницу, в которой лежали и сами, искренне полагая, что они делают доброе дело и помогают другим, действуя на основании пережитого и имея больший опыт. Медицинского опыта у них нет, но клиники всегда находят такого рода «добровольцам» применение. Я бы не удивился, если бы узнал, что первое время они работают абсолютно бесплатно, доказывая персоналу лечебницы преданность идее отказа от наркотиков и сокращая больницам расходы на обслуживающий персонал. Наркоманы, прошедшие систему 12 шагов, продолжают считать количество дней, которое НЕ употребляют, а не то количество лет, которое употребляли. Очевидное желание вернуться назад.

Мне вообще кажется, что частным клиникам не выгодно, чтобы количество наркоманов в стране сокращалось. Может быть во мне говорит пессимист и гражданин своей страны, четко представляющий, что в ней творится, а может быть и здравый смысл, который подсказывает, что в соответствии со статьей 149 Налогового Кодекса РФ лечение наркоманов является деятельностью, освобождаемой от налогообложения. Принимая во внимание, что лечение обходится как проживание в дорогом отеле, мне не удивительно, что начиная с первого же дня пребывания в клинике врачи всем вдалбливали тезис о том, что 97% наркоманов неизлечимы и будут больны всегда. На чем основывалась данная статистика мне совершенно непонятно – лечение было анонимным, и проследить судьбу каждого из пациентов у клиник не было никакой возможности.


На четвертый день пребывания, получив по своему законному утреннему уколу, мы с Французом сидим и курим возле двери в нашу палату, коридор как и всегда полог таких сидящих на корточках. Делать больше нечего, — только сидеть, и говорить. За пару дверей от нас из комнаты доносятся вопли «мама! мама! мама! мама!»
— никак не могут снять пацана. Привязывать приходится.
— да он заебал уже. Третий день воет, спать всем мешает.
— да, хорош! «спать мешает», ты каждый вечер сестричкам ноешь, что тебя кумарит, тебя ставят, и ты дрыхнешь без задних ног.
— ой, можно подумать здесь кто–то делает иначе, — мы дружно заржали. Вернее засмеялись, вернее ухмыльнулись. Сильные эмоции в любом случае блокировались лекарствами. На них сил просто не было. Сил? Да нет, желания. Медленный это прежде всего кайф внутри, им не делятся.
— говорят, ему дозняк все повышают и повышают, а толку нихуя.
— интересно, подохнет?
— вряд ли, если три дня уже орет, то не откинется. Завтра уже проще будет.
Я отошел в конец коридора, чтобы потушить сигарету в пустой кофейной банке. Вернулся, сел на свое место слева от двери. На корточки. Все там всегда сидели на корточках – подъездная, ну или тюремная, в зависимости от человека, привычка. Француз о чем–то думал, пуская кольца из дыма.
— слушай, а у тебя барыга там остался? – он кивнул в сторону двери выхода.
— да.
— я сегодня выхожу на несколько часов, нужно бумаги кое–какие сделать. Может мутанем? Человек надежный?
— человек–то надежный, только у меня подшивка через два дня, если я не буду чистым, меня ждут все круги ада, как от «Анатаксона». Помнишь такие эксперименты?
— помню, помню. Такое люди не забывают, так что, блядь, я, естественно стремаюсь.
— не бойся, тебе сначала все равно сделают провокацию – чуть–чуть сладкого растворенного Анатаксончика по вене для проверки реакции организма. Если у тебя в крови что–то будет, это всего лишь 5 минут ада и свободен. Если что, положат обратно, еще почистят.

Я не был бы наркоманом, если бы не сказал:
— ладно, смотри, вот монетка, — я достал свою счастливую португальскую монетку из кармана, — позвонишь ему и скажешь, что у тебя есть монетка с розой ветров. Он попросит описать ее, опишешь, передашь привет, скажешь, где именно я нахожусь. Дальше всё будет ровно.
— ладно, — он взял протянутую монетку.
— кстати, а как ты собираешься это сюда пронести?
— как и в Бутырке. Главное поглубже засунуть, — и Француз, усмехнувшись, сделал жест как будто он засовывает большой палец правой руки себе в жопу.

В этот же день вечером я разложил в сортире прямо на бачке. Две здоровые жирные дороги. Волна, наложившаяся на лекарства была с–ног–сшибающей. Француз уже отдыхал в комнате:
— подогреем соседей?
— говна не жалко, — я лег на свою койку и плотно залип с ритуальной приходовой сигаретой между пальцами. Подогрев соседей казался мне делом естественным. Я не учел одного (впрочем, в тот момент мне было все равно) –мудаки – соседи начали делить чек на шестерых так громко и с такими претензиями, что спалили всех. Было глупо ожидать иного от торчков. В тот момент, когда к нам влетел старший доктор, я был уже в глубокой отключке. Помню только свет фонарика в глаза, вопль, обращенный к Французу:
— блядь, мудак! Ну, ты ладно, но ему–то через два дня на подшивку!

и ощущение острой иглы в вене. Капельница.

Мне не было стыдно. Я ни о чем не сожалел. В любом случае, почистили меня плотно. Провокация прошла прекрасно, первые два шва образовались на левом боку над короткой гусеницей капсулы подшивки. Подшивкой называли капсулу, состоящую из вещества, блокировавшего действие опиатов, которую зашивали под кожу, гарантируя, что даже если он уколется, он ничего не почувствует. Многие эту подшивку пытались пробить количествами употребляемого, но ничего не выходило. Был только один вариант избавиться от нее – вырезать. Зашивали этот самый блокиратор в ЦКБ, с которым, по видимости, у клиники был заключен договор. Меня дважды зашивал очень интеллигентного вида врач, который общался со мной как с обычным пациентом, терпеливо и по–доброму объясняя, что именно он будет со мной сейчас делать. Он не относился ко мне как к отбросу общества, коим я являлся.

**
3ий этаж
А дальше меня спустили на третий этаж. Третий этаж встретил меня васильками. Ага, именно васильками. Первое воспоминание о третьем этаже, это я, бегающий по большой комнате и изображающий сбор цветов. Почему именно васильки? Без понятия. Почему я должен был это изображать? Мозгоправы сказали. Их, врачей, специализирующихся на духовном исцелении пациентов, было много. Парочка практикующих студентов, один студент актерского факультета Щуки (наверное, вживался в роль), одна девушка, у которой была легенда, что она была жената на бывшем наркомане и в связи с этим хочет получше узнать данную «субкультуру», один главный мозговед, который не опускался до общения с нами, и который, как я сейчас понимаю, занимался финансовыми делами всей компашки, еще был один «научный» работник с какими–то там степенями. Каждый из них отвечал за своего наркомана. Мне достался Максим – мужик лет 30, с весом далеко за центнер. Что–то особенного про него сказать не могу, но мне он нравился. Занятия пров
одились индивидуальные и групповые. Каждый день по одной штуке. Врачи практиковали индивидуальный и групповой гипноз.

На третий этаж заезжали люди уже прошедших снятие с физики, не имеющие никаких болезней (всех проверяли тщательно) и имеющие достаточно средств, чтобы тратить все те же 100 долларов за ночь за сомнительное и малоперспективное удовольствие лечения души. Подразумевалось, что прохождение такого рода курса повышает шансы человека на не возвращение в мир постоянной вмазки, однако по мне так это крайне сомнительно, особенно учитывая официальную статистику, которая утверждает, что 97% нарков продолжают свой путь в туман несмотря ни на что. Данные официальной статистики тоже на мой взгляд сомнительны. Допустим, никто ведь не знает, продолжил я вмазываться, откинулся или завязал, верно? откуда берутся подобные цифры для меня загадка, особенно учитывая анонимность предоставления услуг в частных клиниках, вроде той, в которой лежал я. Твердо знаю две вещи: прибыль, полученная подобными медицинскими учреждениями, налогами не облагается; за всю хуйню на третьем этаже у всех платили родите
ли. Если на четвертом еще встречались персонажи, которые приезжали просто для того, чтобы сбить дозу, а потом сознательно вернуться к медленному (разумеется, все за свой счет), то на третьем этаже были только помещенные заботливыми родителями. В общем, первая неделя на четвертом была обязательная программа, остальное время (не ограниченное сроками) произвольной.

На момент моей вписки на этаж реабилитации, помимо меня там было только двое – девушка и юноша. Юношу, как сейчас помню, звали Алексей, как звали девушку, не помню, поэтому давайте назовем ее хотя бы Таней, это уже позднее к ней приклеилось прозвище пчелка. Прозвище это она получила из–за того, что на левой груди у нее была вытатуирована пчела «это потому что я сладкая как мёд», — любила говорить она. По части пребываний в клиниках она была самой большой докой из всех присутствовавших. Она попробовала их все. Одну за другой. По очереди. Ее даже заносило в какую–то совершенно жестокую лечебницу–тюрьму в Израиле… я не знаю, была ли она еврейкой, но про это местечко она рассказывала самые страшные вещи – говорила, что там лечат унижением и физическим воздействием. Привязывают к кроватям, бьют, плюют в лицо и так далее. Судя по тому, что она была с нами, этот метод тоже не сработал.
**
Не помню, как ее звали. Прозвище, которое к ней приклеилось, было «тигрица». рыжая, с грубыми чертами лица, вечно алыми губами, Манька – облигация XX века. На груди татуировка оскалившейся, приготовившейся к прыжку тигрицы. Цвета рисунка пробиты плохо. Частенько рассказывала истории наподобие «и вот мы в этой квартире. И мы знаем, что он где–то здесь. Мы знаем. Мы ищем, заглядываем повсюду. Через час перестали на всё обращать внимания и на хуй вываливаем всё шмотьё из шкафов. Пока, наконец, мой не догадывается посмотреть под кресло. А он там приклеен снизу к дну. И тут нам идет звонок на мобилу, что нас пропалили. И мы берем чемодан и сразу на ленинградский вокзал. В общем, в Питере, все было как в кино, я лежала на кровати в номере и каталась по 100$ бумажкам. А потом мы купили всю наркоту, которую хотели. Через 2 месяца деньги в чемодане кончились. Мы боялись возвращаться в Москву. Но нас почему–то не искали». Все разговоры в этом месте сводились к тому кто, как, с кем, ког
да, как сильно, в какую вену, почём?, вмазал, треснул, спалился и так далее.
**
Заезд на третий этаж был доброволен. Минимум ты попадал на неделю, а дальше решай сам. Оглядываясь назад сейчас, мне кажется, что 90% лежавших во второй раз отказывались и выходили с чистой кровью. Наверняка на третьем этаже они были и уже знали, что он им ничем не поможет. Пребывание на третьем этаже также стоило порядка 100$ в сутки.
**
Как я понял, наша «команда» психологов была совсем не ортодоксальной. Врачи – наркологи, занимавшиеся нами на этаж выше, посматривали на них как на шарлатанов. Я не могу точно сказать в чем заключалась их концепция. Если система 12 шагов – самая распространенная на широких наркоманских просторах – еще имеет какие–то конкретные очертания и последовательность действий, которые надо предпринять, чтобы не колоться, то как именно это видели наши врачи я сказать не могу. Практиковались сеансы индивидуальные (днем) и групповые (вечером), когда нас всех то погружали в гипнотическое состояние, то расспрашивали о происходящих внутри изменениях. А изменения были. Не знаю как остальные, я эмоционально был ближе к 14–летнему возрасту, чем к своему реальному, составлявшему 22. Вполне возможно, что свое воздействие оказывали таблетки, которые нам выдавали дважды в день. Что именно нам давали я никогда не знал, меня это и не интересовало. Мой рацион был самый маленький. Остальные посетители
третьего этажа постоянно просили то снотворного, то лекарства от аллергии, в общем, были готовы съесть что угодно, лишь бы держать себя подальше от трезвого состояния. Учитывая, что у большинства лежавших стаж был конкретный, их неприятие реального трезвого мира объяснимо. Он просто не был привычен.
**
В течение первой недели все каюты на третьем этаже оказались заняты. Француз, лежавший со мной на четвертом, на третьем прожил со мной всего несколько дней, после чего сказал, что здесь его не прёт и уехал лечить душу в Сибирь. Что случилось с ним в дальнейшем, я не знаю. Надеюсь, он завязал.
**
Кормили нас, должен сказать, хорошо. Приехав в больницу с весом, составлявшим 55 кг, за первые две недели я набрал 10, и снова стал вписываться в нормальные стандарты.
**
индивидуальный психолог был у каждого. Некоторым повезло, и ими занимались симпатичные девочки – практикантки, смотревшие на настоящего живого наркомана широко открытыми глазами, мне же достался здоровый добродушный человек среднего возраста по имени Макс. Макс был человеком неторопливым и вдумчивым. Наши сеансы обычно длились долго, я не был из тех, которые предпочитали молча дожидаться окончания своего срока в больнице и с выходом на свободу начать все заново. Думаю, Макс это понимал, и старался выжать из общения со мной мой собственный максимум. Разговоры были на довольно обычные «жизненные» темы. По большому счету, за те годы, что я употреблял, они все потеряли значение, и мне приходилось осознавать и понимать свою жизнь заново. Семья, религия, профессия, женщины, все перечисленное было тем, с чем мне предстояло жить дальше, и я не представлял себе как. Макс тоже не знал, что именно надо делать дальше, поэтому предпочитал задавать вопросы.
**
читать книги, помимо лежащих на полке в кабинете врачей запрещалось, на полке стоял Пушкин. Также запрещались любые виды деятельности, носящие развлекательный характер: никакой музыки, никаких кроссвордов, никакого телевизора. Наркоманам оставалось сидеть вдоль стен и разговаривать. Решетки на окнах и охранники с овчарками добавляли ощущению изоляции. Несмотря на то, что лечение было добровольным, платили за все родители, так что можно сказать, что они заказывали музыку.
**
— если буду драться я, это будет несерьезно, — все были вынуждены сходу согласится с человеком любившим получить в голову, — поэтому будешь драться ты, — его палец указывал на меня. Что либо возражать мне показалось бессмысленным, логика «раз я не могу, рассказал ты, значит и доказывать тебе» для меня тогда работала. Руслан тоже был не против и нам одели перчатки. По масштабам заведения, где процветала скука, событие было крайне значительным и тренажерный зал был полностью упакован любопытными пациентами. Роль распорядителя взял на себя Штанга, который бегал вокруг, наматывал будущим соперникам бинты, одевал перчатки (каким–то образом оказавшиеся в его сумке) и оглашал правила:
— в пах не бить, ногами не бить. Готовы? Поехали!

Мы подняли руки и стали присматриваться друг к другу. Весовая категория была примерно одной и той же, но Руслан был выше сантиметров на 15. Посчитав, что особого резона ждать нет, я выбросил два плохих длинных. Первый пришелся в перчатки, второй между ними, но лица Руслана он не задел, и Руслан мгновенно сориентировавшись нанес мне правый прямой в нос. Боли я не почувствовал, но увидел, что моя майка окрасилась в красное. Я встал на одно колено, чтобы у меня было время остановить кровь. Руслан оценил эту ситуацию по своему и бросился добивать. Боли я не чувствовал. Я не был удивлен происходящим, я был абсолютно спокоен. Единственное, что меня тревожило, так это тот факт, что Руслан не был джентльменом и не дал мне привести свое лицо в порядок. Окружающие поняли, что дело принимает не тот оборот, на который они рассчитывали, и бросились оттаскивать Руслана. В первых рядах миротворцев был Штанга. Дежурный врач смотрела на это из дверей в зал и только качала головой. Что она мог
ла сделать с толпой наркоманов, в конце концов? Я встал со своего преклоненного колена и смотрел вокруг. Видимо вид моей майки и разбитого носа действительно бил по психике, потому что большинство народу выглядело действительно испуганными. Я был спокоен, развел руками и улыбнулся, давая понять, что у меня все в порядке. Транквилизаторы. Спустя несколько часов все, посчитав вопрос разрешенным, сидели в одной палате, дружелюбно продолжая обсуждать свои достижения на героиновом фронте.
**
Рома, он же «Андрей», он же «Штанга», он же «Гантеля» был во всех смыслах замечательной личностью. За пределами заведения его имя было Рома, но по настоянию отца – генерала МВД, на третьем этаже он носил имя Андрей. Вполне возможно, что было все наоборот, это неважно, потому что всё равно все звали его штанга. Он был реально здоровым парнем. Он любил рассказывать истории своих участий в спаррингах с профессиональными боксерами. Как я понял, в основном в роли груши. «вот представляешь, второй раунд, тебе уже в голову наложили так, что звездочки мерцают и нужно продержаться еще тридцать секунд!» — так он рассказывал о своих спортивных достижениях, глаза у него при этом горели. Как он умудрился связаться с наркотиками, было загадкой. Наверное, это произошло из–за сращивания мелкого криминалитета со студентами младших курсов школы МВД, где Штанга учился по настоянию отца – генерала МВД.
**
отец просил меня рассказать об этом состоянии, когда я только оказался в городе после больницы. Наиболее точно отражавшим суть описанием мне показалось «ну, вот представь себе, что у тебя были три ноги, одну отняли и теперь надо учиться ходить на двух». Сейчас мне кажется больше подходящим описание ситуации с Ильей Муромцем – на печи лежал, теперь надо снова учиться ходить.
**
Еще одним синдромом отнятия был гормональный всплеск во внутренних органах пациентов. Либидо больше не было подавлено опиатами, и все вдруг обнаружили, что у людей существует пол. Не знаю, было ли это частью задумки наших врачей, но все мгновенно разбились на парочки. Мне досталась Саша. По нескольким причинам: она была самая симпатичная, кололась она в мышцу, что было все равно, что нюхать и это было мое любимое имя. Этих причин было со всех точек зрения достаточно. Руслану досталась Маша, а Штанге Пчелка. Дуба предпочитал одиночество.
**
Однажды в очередной раз прохаживаясь по коридору от зала и обратно, я не мог не обратить внимание на то, что Руслан, как мне показалось, излишне дружелюбно разговаривает с Пчелкой.
**
нахождение после отбоя, который случался в 10 вечера, где–либо помимо собственной постели запрещалось, но установить реальный контроль за соблюдением этого правила было невозможно. Врачи тоже были людьми, и им нужно было ходить домой к своим семьям, поэтому по ночам за нами пытались приглядывать медицинские сестры, работавшие на четвертом и пятом этажах. Забот у них хватало и без нас, и, поскольку, особо буйным никто из нас не был, они нам позволяли некоторые вольности. Как я уже говорил, в наркоманах снова бурлила кровь и

мы сидели с Сашей на кровати и обсуждали наше будущее:
— мне надо будет развестись с мужем, а тебе решить вопрос с работой, — наши мозги были в таком плачевном состоянии, что перспектива связать свои жизни действительно казалась реальной.
— с работой будет трудно. У меня, конечно, есть диплом за четвертый курс, но, думаю, что родители будут настаивать на том, чтобы я доучился и пятый.
— да к черту родителей! Тебе надо уехать от них. Когда я разведусь, у нас будет квартира, ты будешь работать, я буду работать, все будет хорошо.

Она была сухая, словно песок, и сквозь нее мне приходилось продираться. Никакого удовольствия я не испытывал. Она видимо тоже, потому что спустя 15 секунд моих попыток прорваться в нее до конца, она взвизгнула «я так больше не могу», после чего убежала в туалет. Из туалета послышались звуки рвоты. Преодолеть ее боязнь секса нам не удалось.
**
У всех были прозвища, никто не пользовался именами. Моим прозвищем стало – «Элвис», потому что я постоянно напевал мелодии Короля себе под нос.

123
Уверен, что знаковый статус МГИМО получил не благодаря уровню преподавателей или учеников, а тому, что во времена глубокого Советского Союза институт был единственным окном для прорыва за границу. К тому самому, чего не было здесь. Инстинктивно люди возвели на пьедестал то, что давало свободу. Пусть и ограниченную территорией посольства. Хотя, с другой стороны, вполне возможно, что я излишне романтизирую среднестатистического советского гражданина, и квартирный вопрос уже испортил его к тому моменту в достаточной степени, чтобы ценить не свободу, а факт наличия видеомагнитофона.
**
Подъезд – всегда самое надежное пристанище для торчка. подъезд укроет тебя от жары днем и от холода зимой. поможет спрятать в распределительных щитках, темных углах и батареях тару, спрячет тебя от мусоров, родителей или приятелей, встречи с которыми необходимо избежать. подъезд даст тебе побелку, которую можно досыпать в чек, откроет тебе почтовый ящик, через который можно передать медленный или мусорный ящик, в который можно скинуть ненужный тебе баян. предоставит тебе ступеньку, на которой можно сидеть во время бесконечного ожидания. подъезд это твой главный друг, если ты — наркоман. подбери код к домофону, и у тебя есть всё.
**
Как я это понимаю, уехать на той самой восьмерке помогли 3 вещи. Порядок произвольный. Это были: я сам, моя семья и литература. И еще может быть Бог… так что можно сказать вещи и Бог, если это действительно был Он.
**
Отсутствие всякой информации о любых признаках наркотического опьянения тоже потворствовало употреблению. Никто не знал даже элементарного – что у человека от героина зрачки узкие как игольное ушко, он теряет в весе, постоянно чешется, не любит воду (не знаю почему, но то, что это так – непреложный факт) и постоянно залипает, то есть его глаза смыкаются, как будто он не спал несколько дней и готов вырубится прямо сейчас.

**
Мальчиком я был именно что «солнечным». Не, то, что я пытаюсь приукрасить действительность, тем более, что те времена 100 лет как прошли, просто стараюсь объективно смотреть на вещи. Любая девчонка в школе была моей, я плотно увлекался спортом и театром. Я смотрел на все широко открытыми глазами, мне казалось, что дальше со мной может происходить только хорошее, несмотря ни на что.
**
Особенно всем по душе пришлась песня (песнь?) гусляра «Соловушка» на стихи Есенина. Интересно, есть ли подмена в христианстве, когда играют гимны на стихи самоубийц? А стихи там действительно хорошие, светлые:
**
мать уже подошла к краю отрицания того факта, что я наркоман. Дошло до того, что деньги нельзя было держать дома. Постулат «never underestimate the power of denial» висел на волоске.
**
**
чтобы полностью осознавать этот бардак, могу сказать, что в тот момент, когда мы с Настей вовсю употребляли героин, меня, вместе с 90 другими процентами учащихся курса вызывали в кабинет, где предложили пойти служить во внешнюю разведку. Что они собирались разведывать, предлагая службу наркоману неизвестно. Середина 90–ых полный бардак.
**
в том случае, когда я из–за родителей не мог слишком долго мутить, Галкин оставался дожидаться один, а потом клал аккуратный маленький конвертик на прутья черной внешней двери. Я, чтобы забрать свой вечерний дозняк, выходил на лестничную площадку под предлогом того, что выношу мусор. Просто сказать, что я иду встречаться с Галкиным было нельзя – мать уже знала от новых дворовых знакомых, что он «бывший» наркоман, и общение с ним мы старались не афишировать, тем более, что уже пришел тот период, когда она стала интересоваться с кем это я разговариваю по телефону.
**
**
Вы заметили, как часто воров в законе сажают в тюрьму из–за наркотиков? Это происходит по двум

[new-maxkap]

Это происходит по двум причинам: им запрещено работать их законами (а их законы это некий абсолют морали «объективность поступка»), и у правоохранительных органов всегда есть возможность «подкинуть» им статью.
**
Алла Ивановна посматривала на все происходящее с недоверием и скептицизмом. Она явно не хотела иметь ничего общего с тем, что происходит. Она была врачом – наркологом и, видимо, знала, что борьба с наркоманией с помощью гипноза, веры в бога, пробуждения в них самых лучших побуждения обречена на провал. Она твердо верила в фармакологию, и это мнение основывалось на многолетнем опыте общения с подобными нам. Она была вынуждена смотреть на все, что происходит, не вмешиваясь, ее полномочия сводились только к выдаче таблеток. Насколько я могу судить, бригада мозгоправов, занимавшихся нами на третьем этаже подписала какое–то соглашение о разделе полномочий, согласно которому Детокс отвечал за таблетки, а они за психологическую подготовку наркоманов к трезвой жизни, так что полномочия Аллы Ивановны сводились к заполнению пластиковых стаканчиков необходимым количеством таблеток. Что именно она туда клала, я не знаю, но мое сознание было настолько непривычно к трезвому образу жизни, ч
то мне казалось, что после принятия таблеток по моему мозгу и восприятию действительности проходит ковшовый экскаватор. Всем остальным обитателям это состояние явно нравилось и они постоянно просили подбавить себе чего–нибудь еще, начиная от простого снотворного, и заканчивая «чем–нибудь на ваш вкус». Алла Ивановна как могла боролась с этими желаниями кайфануть хоть на чем–то и отказывала.
**
Кабинет Аллы Ивановны был последним по коридору, сразу после кабинета мозгоправов и напротив тренажерного зала. Я постучал и вошел, врач сидела над какими–то бумагами. – здравствуйте, Алла Ивановна, — да, Игорь, добрый день. – вы знаете, я к Вам с просьбой. Я как–то не очень хорошо себя чувствую, и хотел бы, чтобы мне давали минимум таблеток. – а что у тебя не так? – я чувствую как будто смотрю на мир сквозь мутное стекло, мое сознание расплывается, мне трудно концентрироваться, я чувствую как будто реальность очень далека от меня и я не могу к ней пробиться. – понятно, хорошо, я буду тебе давать только витамины и таблетки для печени. – спасибо большое. Алла Ивановна встала со стула и подошла ко мне – ну, а как у тебя дела в целом? – нормально, — я пожал плечами, — тебе нравится здесь находится? Есть какие–нибудь жалобы? – нет, других жалоб нет, а находиться здесь никому не нравится, я хочу домой. – и что дальше? Что ты будешь делать? – ну, я совершенно точно не собираюсь в п
ервый же день выпить банку джин–тоника и выкурить плитку гашиша, как многие из здесь присутствующих, — большинство лежавших действительно собирались запихнуть в себя что–нибудь при первой же возможности, я действительно и честно не хотел этого. Никакого смысла в том, чтобы возвращаться в реальность, в которой ты постоянно испытываешь боль, я не видел. Алла Ивановна вздохнула – почему–то мне кажется, что шансы выкарабкаться из этого всего есть только у тебя. Ладно, посмотрим, у тебя есть минута? –она говорила с такой интонацией, будто делала мне одолжение. – я думаю, что пролежу здесь еще несколько недель, так что минута у меня есть. Алла Ивановна снова кивнула и подошла к своему столу. Взяв несколько листов А4, она положила их на пол и озвучила инструкции: — я буду задавать тебе вопросы, а ты постарайся отвечать на них максимально правдиво. После каждого ответа, тебе нужно будет сделать шаг вперед и наступить на следующий лежащий лист, ты понял? – да, я понял, — я встал на н
ачало дорожки из белых листов, — Алла Ивановна встала рядом.!
Я не понимал, что происходит, и мне было трудно сконцентрироваться. – кого ты в этой жизни любишь? – я задумался, — наверное свою семью, свою собаку… — я не знал кого люблю и ответил первое, что пришло в голову. Героин не признает любви иной, кроме любви к самому себе.
**
Шары Андрея с каждым разом становились все меньше.
**

На день рождения мать подарила мне месячный проездной на метро. Естественно, она понимала, что я был причиной продажи такого количества денег. И естественно она могла обвинять меня в воровстве, но этот подарок стал квинтэссенцией наплевательского отношения родителей к моей жизни. Говоря образно, я с самого детства получал на дни рождения только проездные, пока родители были увлечены получением кайфа от жизни. Мой способ в отличие от их оказался незаконным, опасным для жизни и социально неприемлемым. Мать жалела денег, отцу, как и прежде, было все равно. Я даже думаю, что в том, что пропадали деньги, он обвинял ее. Женщинам часто не хватает бифштексов в морозилке и бриллиантов на шее.
**
Я всегда хотел быть не тем, кем хотели меня видеть родители. На все мои увлечения им было наплевать с самого детства. К окончанию школы при выборе дальнейшего жизненного пути я склонялся к лицедейству, и всем казалось, что у меня может получиться. Желанием же родителей было обеспечить себе спокойную старость, в которой они бы имели возможность не тратить на меня деньги, а в оптимальном варианте, получить собственное полное содержание. Они хотели вести в старости тот беззаботный образ жизни, который вели большую часть своей сознательной жизни. Основная идея была проста и понятна – актеры не зарабатывают ничего, юристы зарабатывают много, а значит, я должен был стать юристом – международником.
**
собирались на центре (именно так называется в МГИМО центральный вход), попивая минеральную воду с добавлением сока "Вера".
**
**

**
“Конечный результат употребления мусора — особенно это касается пристрастия к героину, когда наркоману доступны большие дозы, — постоянное подавление затылочных долей и состояние, весьма напоминающее предельную шизофрению: полнейшее отсутствие аффекта, аутизм, практически полное прекращение деятельности мозга. Наркоман может по восемь часов кряду только лишь разглядывать стену. Он осозначт всч, что его окружает, но это всч не имеет эмоциональных коннотаций и,
следовательно, — не интересно. Вспоминать период тяжелой наркомании — это
как прокручивать назад пленку с записью событий, пережитых только передними
долями мозга. Плоские констатации внешних происшествий. "Я сходил в магазин
и купил бурого сахарного песку. Пришел домой и съел полкоробки. Вкатил себе
три грана, и т.д." Полное отсутствие ностальгии в таких воспоминаниях.
Однако, как только потребление мусора падает ниже нормы, субстанция отказа
затопляет всч тело.”

день за днем и день изо дня. оглядываясь назад ты видишь только серую массу похожих друг на друга дней. видишь последовательность простых действий, никак не очерченных эмоционально. на этом сером фоне вспоминаются только мусора, особо жестокие ломки и особо блаженные облегчения после ломок. все остальное серый поток равнодушия и однообразия.
**
“Моряк засмеялсятрижды. Потом остановился и завис неподвижно, вслушиваясь в себя. Он нащупалнеслышную частоту мусора. Лицо его разгладилось, будто высокие скулы облилжелтый воск. Он выждал полсигареты. Моряк умел выжидать. Но глаза его горели
отвратительным сухим голодом.”

пожирая весь возможный подкожный жир, медленный иссушает твою кожу, делая ее совершенно невосприимчивой к инфекциям. никаких прыщей, только искушенность и обтянутость скул. идеальный череп.
**
Критическая точка соскока — не ранняя фаза обостренной болезни, а
финальный шаг на свободу от мусорной среды… Начинается кошмарная
интерлюдия клеточной паники, жизнь зависает между двумя способамибытия…!!!!!!!!!!!!!
**
LAST
Пока я писал все эти буквы, передо мной встал вопрос, который, наверное, должен был встать изначально, но почему–то не встал. Самый простой вопрос из всех, которые можно поставить. «Зачем ты пишешь это?» Я задал себе его и не нашел ответа. Перебрав возможные версии, я был вынужден отбросить их как несостоятельные: я не пытался выговориться, чтобы облегчить себе жизнь, скинув с плеч груз воспоминаний, не пытался упредить кого–то от ошибок, благо это в любом случае бесполезно, и уж если вам суждено в своей жизни колоться героином, то вы от этого не убежите. Я не пытался показать убожество жизни законченного наркомана, не пытался заставить родителей следить за детьми. Нет, это все не то. Наиболее близким ответом мог бы стать девиз У. Берроуза «не поддавайтесь наркоистерии». На том я и остановлюсь, потому что главное заблуждение нашего общества состоит в том, что наркомания это безнадежно. Поверьте мне, вовсе нет, любой наркоман имеет кучу шансов на то, чтобы излечиться. Просто д
ля этого должно придти его время. Время, когда он достаточно устанет от боли, чтобы сказать себе «стоп» раз и навсегда. У 90%, кто каким–либо образом упоминался в повествовании, уже давно нет никакого отношения к этому миру. Чуть ли не у всех есть дети. Остальные 10% мертвы. Думаю дети тех, кто выжил никогда не будут употреблять наркотики, у них будут те, кто им просто и откровенно расскажет о перспективах.


Меня много раз спрашивали «как тебе это удалось?» — любой врач нарколог, если бы ему потребовалось ответить за меня сказал бы «а ему не удалось. Ему и не удастся никогда. Жажда уколоться в нем будет жить вечно. К нам приходили и 50–летние, которые сначала хотели вспомнить молодость, а потом вдруг обнаружили себя сидящими на жесткой системе». Да, нарколог, конечно, прав. Жажда кайфа будет сидеть в наркомане всегда. Нарколог ошибается в другом, — эта самая жажда кайфа была во мне, по моему глубочайшему убеждению всегда – с самого рождения. А героин был самой мощной и самой тяжелой формой жажды. Для меня желание чувствовать себя хорошо, ничего для этого не делая естественно. И вот, на момент, когда я пишу эти строки, я 8 или 9 (не буду считать срок точно, потому что мне, в отличие от нарколога, он не интересен), я ни разу не срывался. Передо мной много раз лежал героин, я ни разу к нему не притрагивался. И сколько бы раз не лежал, думаю такого желания не возникнет. Почему? Для м
еня вполне очевидна связь боль – героин. За те 6 лет, что я провел, употребляя его, я понял, что наслаждение есть оборотная сторона, героина, а не лицевая. И только так. Чем дольше ты его употребляешь, тем дольше ты видишь эту самую лицевую часть, она увеличивается пропорционально тому времени, что ты торчишь. Какой идиот выберет жизнь в постоянной боли? Я, разумеется, не гений, вполне понимаю, что избежать в этой жизни боли совсем не удастся никоим образом, но зачем же увеличивать тот срок, во время которого ты ее испытываешь?

Но этот аргумент не главный. Мой организм помнит о нем на клеточном уровне, но приказы всегда исходили не от твоего тела, а от твоего духа. И вот этот самый дух нашел совсем иные источники кайфа, источники наслаждения. Вполне социально приемлемые и не укорачивающие жизнь. Самую большую услугу, сам того не зная, мне оказал Штанга. Начав заниматься железом, качая его каждый день, день ото дня, я получал ту самую мышечную радость, которой называется вброс в мозг эндорфинов, получаемый после физических упражнений. Прекратив колоться, я перерастал получать кайф из внешних источников, занятия же в тренажерном зале, пусть и не в таких количествах, которые возможны, после хорошего укола, приносили организму то самое химическое соединение, которого не хватало. Но это не было самым главным – через три – четыре месяца упорных тренировок, я увидел реальные результаты в зеркале. Прибавив n–ное количество килограмм, я стал все больше напоминать уверенного в себе человека. Трудно быть не ув
еренным в себе, нарастив такое количества мяса (настоящего мяса). Трудно бояться встречи с кем–либо, будучи готовым противостоять насилию. Все героиновые наркоманы при встрече с грубой, физической силой, а то и с просто реальной угрозой ее применения, убегут, и это я могу вам гарантировать. В основе любой героиновой зависимости лежит слабость, порок воли, неуверенность в себе. Когда ты с каждым упражнением становишься дальше от слабости внутри, ты перестаешь бояться. И это неземной кайф, которого ты до этого никогда не испытывал, когда ты всего боялся. Тренажерный зал стал первым кирпичиком, из которого выстроилась моя замена героину. Уже через полгода на этом – первом кирпичике можно было строить другую жизнь. Тогда же отец нашел мне низкооплачиваемую работу по юридической профессии. Спустя год после выхода я снял


Я всегда воспринимал литературу сквозь призму плохого учителя в школе и творчества Максима Горького. Каково же было мое удивление, когда я открыл свою первую книгу Чарльза Буковски, который бывал так пьян, что не мог открыть дверь. Потом первую книгу Шарля Бодлера, который чувствовал себя богом, съедая кусок гашиша. Потом первую книгу Уильяма Берроуза, который валялся в потной койке на третью ночь ломки. Передо мной был совершенно другой мир. Мир людей, пишущих о реальном, о том, что существует, о том что действительно есть. Мире, полном того, о чем я раньше не знал. Мире о том, который я знал, но, о котором, думал нельзя писать – мире алкоголя, женщин, наркотиков, ужаса, боли, страданий, изысканий. И это было началом. Я увидел тысячу жизней, которые можно прожить. Полных всего. Полных чего–то помимо зависания на лестничной клетке в ожидании барыги. Все они ждали меня: Гамсун и Фанте, Сартр и Хаксли, Селин и Керуак, Рембо и Верлен, Достоевский и Эллис. Книга за книгой мои нов
ые знакомые заставляли меня проживать чью–то еще жизнь, и все эти жизни были тем, что я каждый раз видел за окном. Эта литература отражала реальность и была этим безумно хороша! Сидя в схемной квартире, частенько голодая и не имея денег, чтобы добраться до работы, я жил вместе с героями книг, понимал их и радовался, что я такой не один, что существовали тысячи таких же ребят как я. В этом было очень много романтики. Вокруг меня плясали стены, я был жив, и это, безусловно, был кайф! Отличный от героинового, другой, живой и гораздо более многообразный.

И третий кайф – the last, but not the least – женщины. О них я напишу вам в следующий раз.

[new-maxkap]

От себя (от Максима) - я знаю, что у многих из нас судьбы бывали и похуже. Но стиль написания и некоторые фразы из текста прям въелись в мозг. Прочитайте, время даром не потеряете, обещаю.
Никакой расчлененки  и копрофилии в тексте нет

[Moamer Kasumovic jr]

я раньше это читал. мне тоже интересно было читать

[new-maxkap]

Винтовики и просто скоростные, специальное предложение для вас.
Скачать без регистрации, без СМС, без вирусни.
Короче, качайте.
Написано в очень хорошем стиле, интересно.
Вот, собственно, линк:
http://files.mail.ru/5OU7T4

[Polyak0ff]

Да уж, Макс, это как если бы я взялся за историю своей наркомании с самого начала)))

[ДжоНик]

Нужно научиться любить всё, что происходит. Вот что я называю зрелостью. Нужно любить то, что уже есть. Незрелость всегда живёт в «вот если бы» или «хорошо было бы», но никогда не в «есть», а «есть» — реальность. Всё, что «было бы хорошо», вам только снится.

Какой бы ни была реальность - она хороша. Любите её, радуйтесь ей и расслабьтесь в ней. Если что-то уходит, проститесь. Всё меняется… жизнь течёт и меняется. Никто не остаётся прежним; иногда открываются широкие просторы, иногда двигаться некуда. То и другое хорошо. То и другое — дары существования. Нужно научиться такой благодарности, которая благодарит за всё, что бы ни случилось.

Просто наслаждайтесь происходящим — оно, и ничто другое, происходит прямо сейчас. Завтра, может быть, что-то одно изменится и будет другое; тогда наслаждайтесь другим. Послезавтра, может быть, случится что-то третье. Наслаждайтесь третьим. Не сравнивайте с прошлым, с бесполезными фантазиями о будущем. Живите в этот миг. Иногда жарко, иногда очень холодно, но то и другое необходимо; иначе жизнь исчезнет.

— Ошо

[Polyak0ff]

... гениально!

[ДжоНик]

Очень хорошо написано..
блин,я тоже туда хочуу

[=Mike=]

Ух, как здорово! 
А я хочу так писать ))

[ДжоНик]

Ну,тёзка..для этого нужно быть Ванталой 
Учись,пока не поздно..хотя поздно никогда не бывает.имхо.

[ДжоНик]

Куда и от кого я бегу? Если от неё,то я уже далеко,и не стоило две ночи нестись,не разбирая дороги. А если от себя,то не помогут и сто таких ночей...Бежать,бежать... Это всегда кажется самым простым.Мы всегда стараемся сначала убежать,не понимая,что бежать-то некуда,и весь свой мир мы носим с собой. А всё, от чего нам хотелось бы убежать, находится именно в этом внутреннем мире, а не где-то снаружи.

(М. Мейстер)

[ДжоНик]

Загадка Сфинкса

В греческой мифологии сфинкс был чудищем с лицом женщины, телом льва и крыльями хищной птицы. Он сидел на утёсе у ворот города Фивы и задавал каждому прохожему загадку: «Кто ходит утром на четырех ногах, днём на двух, вечером на трех?» Недогадливых он убивал тотчас же.

Из всех людей только Эдип нашел верный ответ: «Человек в детстве ползает на четвереньках, потом ходит на двух ногах, а под старость опирается ещё и на костыль». В отчаянии сфинкс бросился с утёса в море и погиб.

Много веков словом «сфинкс» называют таинственных, непонятных людей, а «загадка сфинкса» означает любую очень трудную задачу.(с)